– Родителей не жалко? Они тебя небось обыскались.
– Я сирота, – с вызовом отозвался подросток, – из детдома.
– Ну и что ты тут забыл, столичная птица?
– Я хочу стать чистильщиком.
Собравшиеся заржали.
– Парень, сейчас не то время, чтобы всех подряд под ружье ставить. Учился бы спокойно, а мы уж как-нибудь разобрались…
– Почему? – спросил Дэй. И повторил, когда понял, что за общим гулом голов его не услышали: – Почему хочешь стать чистильщиком?
Еще один настороженный взгляд.
– Да что с ним разговаривать, отвести в штаб, выяснить, откуда это чудо, созвониться со Столицей и первым же грузовиком – обратно.
– Не скажет, – покачал головой Дэй. – Ничего он нам не скажет, ни про детдом, ни про себя. Не та порода. И все же, парень, почему?
– Хочу настоящего… – он не успел закончить фразу или не захотел. К нам подошел Стэн.
– Прекрасно, что ты максималист, парень, – командир оперся на капот внедорожника, – вот только для нашей профессии этого, увы, маловато.
– А что еще нужно? – с вызовом вскинул подбородок рыжий. Я даже залюбовалась на миг – сейчас с мальчишки можно было рисовать героя старого приключенческого романа. Именно такими должны быть юные рыцари или моряки.
Взгляд Стэна абсолютно не вязался с расслабленной позой – цепкий и внимательный… Нет, не как прицел, а как сканер.
– Для начала тебе предстоит встретиться с полковником. Как ни крути, а он здесь главный.
Спектакль. В том, что касается чистильщиков, полковник прежде всего посоветуется со Стэном, это знают все на Базе. То, что происходит сейчас, – попытка привить парню понятие о дисциплине, чтобы осознал серьезность происходящего.
– Если он согласится, мы позволим тебе остаться. Будешь работать, скажем, на складе. Школа в городе есть, так что оставшийся год или два тебе придется доучиться. Утром – на учебу с попутной машиной, потом – сюда. А мы пока посмотрим, что из тебя выйдет. Готов?
– Готов, – снова вскинутый подбородок, светлые глаза смотрят прямо и дерзко. – Хоть прямо сейчас.
А гонору… Хороший мальчишка. Мне определенно нравится.
– Тогда запоминай наши правила…
– Не поворачивать назад? – парень подался вперед, не обращая внимания на Кайлана, продолжавшего придерживать его за руку Интересно, откуда он знает? Не то чтобы мы делали тайну из своего кодекса, но почему-то за пределами нашего круга о законах поведения на неисследованных территориях знали немногие.
– Для начала – не общаться с начальством на голодный желудок. Разговор может затянуться. У тебя есть имя?
– Эрн Леттей.
– Будем знакомы, Эрн Леттей. Я Стэн Анхарт. Если тебе повезет и ты станешь чистильщиком, я буду твоим командиром. Ну, или не повезет, это с какой стороны посмотреть. Идем. Пока не штаб, а в столовую.
Прямо сцена из военного боевика. Ох, не расхохотаться бы – весь спектакль Стэну испорчу. Первую премию на ежегодном кинофестивале ему и так не получить, а жаль. Шикарный вышел бы сержант из пропагандистского фильма про крепкую армейскую дружбу.
– Все, шоу окончено, – обратился Стэн к собравшимся, – продолжение будет завтра или послезавтра у штаба.
Вернемся – надо Стэна попросить, чтобы палку не перегибал. С него станется устроить для Эрна самое настоящее принятие присяги с клятвой на каком-нибудь сувенирном кортике.
Дэй
Тишина многолика. Это я понял еще в годы бродяжничества, а саму фразу вычитал в книжке с оторванной обложкой, которую кто-то забыл на сиденье междугородного автобуса. На пустой трассе ночью тишина одна, в комнате заброшенного дома с выбитыми окнами – другая. О разных видах тишины я могу писать трактаты и читать лекции. Может, и правда стал бы читать и проповедовать – пассажирам в грязных электричках и на вокзалах, случайным попутчикам на трассе. Это в шестнадцать кажется, что ты одинок и непобедим. Так-то от одиночества крыша начинает ехать капитально, кто его знает, что к двадцати годам случилось бы. Встречал я дальнобойщиков, которые с собой в дальние рейсы живность брали. Кошек всяких, хомячков в маленьких пластиковых клетках, крыс. Просто чтоб живое существо рядом было. Я вроде как болтать не люблю, но автостопщика язык спасает. Говорили раньше: раз хочешь по стране на чужих машинах кататься, учись либо эти машины угонять, либо молоть языком без остановки на любые темы. На любые у меня не получалось, зато всякие байки – страшные и смешные – в памяти застревали столько, сколько себя помню.
Так вот, Ржавчина – это еще целая куча разновидностей тишины. Бывает тишина затаившаяся, когда не знаешь, что сейчас случится: то ли балка на башку свалится, то ли какая тварь на спину прыгнет. А то и вообще – обернешься, а там пейзаж уже другой. Бывает – мертвая. Это когда ничего неприятного нет, просто люди здесь когда-то погибли. Но эту вроде все распознают, не только чистильщики. Уж очень здорово она на мозги давит. Бывает тишина лживая – это когда тебя все вокруг пытаются убедить: да все нормально, нет здесь ничего, иди мимо, не волнуйся. И бывает тишина-пуля в полете. Эта в мозг ввинчивается так, что аж в ушах звенит. Как будто где-то высоко твой шанс на тоненькой веревочке висит, и эту веревочку медленно так лезвием гладят, по волоску снимают.
Короче, проще перечень составить, чем объяснить.
И бывает тишина-перед-заданием. Это когда невидимую границу между обжитой территорией и неисследованной зоной уже перешел, но ничего странного еще не произошло. Вроде только что с водителем болтали, шутили – и как отрезало. Ничего за спиной, двигаться только вперед можно. Конечно, хотелось бы приукрасить: птицы смолкли, ветер стих, и только шорох наших шагов по старому шоссе… Да ну, какие тут птицы. Те, что есть, поближе к городам держатся – там хоть еда есть. Ветер на месте – шуршит посеревшей листвой.
По-моему, позапрошлогодней. Под ногами ее тоже предостаточно – асфальта не видно. Исследовательский институт находился за городом – уж не знаю, что они там исследовали, что их предпочли подальше от жилых кварталов сплавить.
Где-то через километр – съезд с дороги. Прямо представляется аккуратная машинка кого-то из профессоров, сворачивающая под тень деревьев. Кстати, если бы не дорога, мы бы по району могли плутать о-очень долго. На задании ведь как иногда бывает: шел по лесу, впереди – забор. С одной стороны забора лес, с другой – тоже лес. Что огораживали, уже и не поймешь, а забор остался. Но это там, где леса нормально растут. Этому району не повезло, деревья сохнут. Шесть лет прошло, все никак не восстановится. А когда-то здесь и базы для туристов были, и лагеря детские, я где-то в караулке рекламный плакат видел. Чуть дальше на север не пойми что творится, там вообще лес высох. Весь, целиком, не отдельные деревья, как здесь, одни стволы как спички стоят. Пришлось как-то посмотреть издалека.
Порядок движения мы выбрали несколько странный для того, кто ни разу не работал с чистильщиками, но привычный для нас. Рин идет по одной стороне дороги, я по другой. Мы не теряем друг друга из виду, но оставляем пространство для маневра – на всякий случай. Я смотрю на нее– на черную длинную косу, переброшенную на плечо, на затянутую в камуфляж стройную девичью фигуру – и вдруг начинаю жалеть, что мы не на прогулке. Но такие мысли лучше гнать подальше. Нельзя думать о том, что осталось за порогом Ржавчины. То есть, можно, конечно, но не на задании. А то уйдешь в лирику: где бы мы работали, на какие фестивали ездили бы с друзьями. Нельзя о таком долго думать. Здесь каждый человек – как последний рубеж. И общий, и свой собственный.