– Я не вижу тут никаких фабричных зданий. Чем они занимались?
– Возможно, лесопилка, – предположила Рин, но как-то не очень уверенно.
В маленьком дворе нас настиг волчий вой.
Мы бросились к ближайшему подъезду. Деревянная рассохшаяся дверь лежала на ступенях. Я поднимался по лестнице, Рин двигалась позади меня. Гнутая решетка перил держалась на честном слове – металлические прутья расшатались. Я примерился, мимоходом пнул ее, легко выламывая из крошащегося бетона, спихнул вниз. Какая-никакая, а преграда для желающих подняться.
– Выше, на первом этаже мы не сможем укрыться, – уж больно низко расположены окна.
На каждом этаже – четыре квартиры. Все заперты. Похоже, здешние жители надеялись вернуться. Я ударил прикладом автомата чуть выше замка.
– Дэй! – Рин толкнула соседнюю дверь, и она неожиданно распахнулась.
С улицы снова донесся вой, на этот раз куда ближе.
Размышлять стало некогда.
Я втолкнул Рин внутрь и вошел следом, поворачивая ручку замка, запирая дверь изнутри. К лучу маленького фонарика – Рин всегда носила его в кармане – скоро добавился свет фонарей, с которыми мы спускались в подземелье. В прихожей сразу бросился в глаза массивный платяной шкаф. Вдвоем нам удалось передвинуть его к двери.
На полу квартиры – мелкий мусор, оберточная бумага, обрывки газет – свидетельство поспешного переезда. Или бегства? Кухня с проржавевшей плитой, санузел. В ванне – какие-то тряпки. Первая комната. Большое окно. Кровать с подломившейся ножкой. Соседняя – смежная с ней. Видимо, перегородку поставили чуть позже. Во второй комнате окон нет.
– Здесь и переждем.
Я притащил матрас со сломанной кровати и постелил его в углу.
– Дэй…
Я знаю, что она хочет сказать. Мы сейчас нарушаем одну из основных заповедей чистильщиков – никогда не ночевать в брошенных домах. Конечно, любое правило можно и нужно приспособить к ситуации, но все равно предательский холодок по спине прогулялся.
– Не гони меня, – невольно вспомнилось мне, – не тронь мои сны. Не проси меня остаться. Я уйду с рассветом.
– Что это?
– Не знаю. Молитва, заговор – называй как хочешь. Так бродяги и автостопщики обращались к хранителю места, когда ночевали в заброшках.
– Смотри, – Рин посветила куда-то в дальний угол и подняла с пола мягкую игрушку. Без понятия, что это за зверюшка. Маленькое тельце, короткие лапки. Слишком большая голова, висячие уши. Голову, кажется, шили из цельного треугольного куска ткани и просто загнули два угла. Черные глаза-пуговицы. Собака. Может, поросенок. Хотя нет, пятачка нет. Но ярко-красная собака – это тоже что-то странное.
– Бросили тебя, подруга? – спросила Рин у игрушки и зачем-то усадила ее в изголовье импровизированной постели.
Вой. Теперь уже совсем близко, за стеной.
– Ложись.
Рин легла к стене, как дома.
– Вряд ли мы уснем.
– Ты все же попробуй.
– Не забудь разбудить меня, когда придет мое время караулить.
– Не забуду. Спи.
Ночь, бесконечно долгая и бессонная. Снаружи – подозрительно тихо.
Я осторожно прокрался к окну. Вжался в стену, словно опасался выстрела с улицы. Волки никуда не ушли. Пять или шесть сидели под окном, неотрывно глядя на дом, неподвижные, как изваяния.
Полоснуть бы очередью, уж больно соблазнительные мишени, но пули этих тварей берут с большим трудом.
Все это выглядит странно: баррикадировать дверь, ночуя в покинутом доме, спать по очереди и твердить старые заговоры.
Но сам мир вокруг – странен.
Я вернулся в комнату и сел на матрас рядом со спящей Рин. Ну вот, любимая девушка под боком, а обниматься приходится с автоматом.
Утро встретило нас серым светом и ломким льдом на месте выбоин в асфальте. Волки ушли. Мы долго не верили, держали двор под прицелом и готовились при любом намеке на опасность юркнуть обратно в подъезд.
Но нет, и вправду ушли. Отправились за другой добычей? Их нелегко сбить со следа.
– Дэй, смотри! – Рин дернула меня за рукав, показывая на дом. Я обернулся.
За грязным стеклом первого этажа на подоконнике сидела красная мягкая игрушка. Большая голова и висячие уши.
Первого, демоны бы его взяли, этажа!
Аргументы вроде «у кого-то могла быть такая же» не принимаются.
– Спасибо, – внезапно севшим голосом пробормотал я. Потому что за крышу над головой и спокойный сон полагалось благодарить.
Рин
К месту встречи мы вышли на несколько часов позже и совсем с другой стороны. Водитель уже собирался бить тревогу.
– Где ж вас так долго носило? – бормотал он, открывая багажник, чтобы мы смогли погрузить рюкзаки. – Лихо, небось, было?
– Не спрашивайте, – при воспоминании о кладбище машин Дэя явно передернуло, – впечатлений – на всю оставшуюся жизнь, даже если постараться пожить подольше.
– Тогда поехали, – мужчина уселся за руль и запоздало поинтересовался: – Чаю хотите, отмороженная команда?
– Конечно!
Горячий термос и травяной чай, налитый в стаканчик-крышку. Как мало, оказывается, нужно для счастья тому, кто только что выбрался с неисследованной территории. Ну, еще душ был бы неплох в качестве дополнения.
А пока внедорожник прыгает на ухабах старой дороги, можно подумать, что писать в отчете. Что территория непригодна для восстановления, это любому понятно. Года через три можно решиться на повторную зачистку, но не раньше. Но небольшой зачищенный островок на карте уже есть – та самая поляна. Правда, кем и при каких обстоятельствах зачищенная, лучше не вспоминать. Виски начинали тупо ныть каждый раз, когда я старалась вспомнить слова песни. Похоже на попытку восстановить в памяти сон. Вроде бы вот он, совсем недавно привиделся, еще тело помнит позу, в которой пришлось спать, – но нет. Будто на миг открыли кран и в меня хлынула чья-то сила – невообразимо древняя, как силуэт кургана на фоне вечернего неба, обжигающая пламенем ритуальных костров, пробуждающая в памяти что-то такое, чего я не могу помнить, потому что о тех временах не написано еще ни строчки. Не нашлось такого археолога, который вырвал бы столь давнее прошлое из-под груды веков.
Нет. Я не буду думать о письме профессора, о сборниках легенд в толстых темных переплетах, о двойном дне старых сказок, где за несложной вроде бы историей о сватовстве или снятии заклятья прячется вечная игра надмирных сил.
Я тряхнула головой, надеясь разогнать непрошеные мысли. Открыла глаза.
И почти почувствовала нить, протянувшуюся откуда-то изнутри в глубину времен. Как будто в груди безболезненно пустило корни странное тонкое растеньице, а его ствол, словно ласкаясь, обвивает позвоночник и тянется вниз, вниз, в ту самую седую древность.