Талгат издевался над толстяком Пухом, щекоча его за бока и увертываясь от оплеух друга.
Добрыня сидел на песке, возвышаясь серым валуном на берегу, и вспоминал, судя по выражению лица, мрачные и грустные эпизоды жизни.
Хук, громко ломая ветки, ушел в ивняк по нужде.
Треш, разминая мышцы, делал растяжку и визуально изучал каждого члена группы, стараясь уловить примерный ход их мыслей и чувств. Ведь это был и его отряд, несмотря на то, что командовал им Холод. С этими людьми сталкеру предстояло пройти едва ли не самую важную часть его жизненного пути. Он тревожился о том, что с ними будет дальше, ведь кто-то должен упасть первым. Дорога к Раю сложена из костей. И она обязательно возьмет дорожный налог… Чьей-то жизнью…
– А сейчас ты выстрелишь вот этой палочкой. – Штепсель вынул из колчана стрелу и помог брату прицелиться.
– Куда стрелять-то? – Мизер начал натягивать тетиву.
– Во‑о‑н, видишь, корявая ива впереди. Постарайся попасть в нее. Хорошо?
– Метров двадцать. Да я же… да сил у меня не хватит! – Мизер прицелился и отпустил тетиву. Стрела с грязным оперением, звонко рассекая воздух, мелькнула к ивняку, промазала, скользнув по кривому дереву.
Но она поразила другую цель, прятавшуюся в густом кустарнике. Снаряд неглубоко вошел в грудь притаившегося эбермана. Тот глухо застонал, зажмурив воспаленные гноящиеся глаза, и тихо присел на колени, схватившись рукой за торчащее древко. «Мерзкие твари! О‑о‑ох… Придет час расплаты за все ваши выходки. Придет… Наступит мое время». И уродец, скривившись от злости и боли, метнулся в глубь зарослей.
Немало удивился и Штепсель, вдоль и поперек обшаривший край ивняка, но так и не нашедший выпущенную братом стрелу. Чертыхнувшись и не заметив ничего подозрительного, он с озадаченным видом вернулся к отряду.
* * *
Снова шли вереницей, наматывая километры пути. В лес решили ночью не входить. Когда уже начало темнеть, заметили перед собой распадок, поросший камышом и осокой, скользкие стелющиеся заросли ольхи и вербы, примятую неведомыми животными траву и остатки старого кострища. Все остановились, следуя примеру проводника, и стали рассматривать таинственное местечко.
До высоких разросшихся деревьев оставалась сотня метров покрытого кочками разнотравья. Насекомые, стрекоча и пиликая на все лады, шныряли взад и вперед, вверх и вниз, от людей к песчаному холму, поросшему соснами, и обратно. Бронзовые лучи заходящего солнца красиво отражались на смолянистой коре исполинов. Но только крайних: дальше, в глубине, путники не увидели ничего – только черную массу Чащобы и безмолвие. Лес далеко уходил в стороны: справа – до реки и вдоль нее, а слева – до корявых, карликовых кустов жимолости и акаций, переходящих в лесостепь.
Треш поднял голову. Вверху, над темно-зелеными кронами сосен, по-прежнему расстилалось чистое, лазурное небо: ни одного облачка или тучки, ни одной птицы. Сзади темные, шелестящие от ветерка, какие-то отталкивающие и непривлекательные ивы. Так захотелось остаться здесь, на лугу, между сосновым бором и ивняком. Живность казалась вполне нормальной – обычные бабочки, кузнечики и муравьи. Здесь пахло жизнью. Господи! А что дальше?
Заночевали на самой опушке, около шелушащихся смолянистых столбов, уходящих вверх и заканчивающихся огромной колючей кроной. Насколько возможно, обследовали местность кругом, но уже стемнело, и все поспешили собраться вместе. Костер не разжигали, наспех перекусили галетами и сухарями и быстро заснули, держа оружие наготове (такой пример подал помрачневший и чем-то озадаченный Хук). Часовыми остались братья Штепсель и Мизер.
«Господи, спаси и сохрани наш сон и нас в нем!»
Среди ночи Треш почувствовал, что мочевой пузырь переполнен, поэтому поспешил справить нужду, а заодно сменить на посту братьев. Взглянул в непроглядную темноту леса и поежился – в двух метрах от себя уже ничего не увидел. Подтолкнул Штепселя и показал ему кулак, безмолвно ругая за сон на посту. Еще заметил, как в обнимку лежат Холод и Фифа, похрапывает Мизер, чешет щетину толстяк и ерзает на еловом лапнике Малой. Лиц других бойцов разглядеть в темноте не удалось.
Зажав штык-нож в кулаке, Треш прошел с десяток метров, словно прокаженный, протянув руки вперед. Прислушался – ни звука. Опорожнился и таким же методом поплелся назад, к биваку. Руки неожиданно наткнулись на древесный ствол, а в следующий момент уперлись во что-то податливое, шерстяное. Неописуемый страх пробежал волнами по всему телу – от макушки до самых пят. Сталкер интуитивно почувствовал, что большое страшное существо обернулось к нему. Оба вскрикнули, только человек громко, испуганно, резко, а зверь – хрипло и утробно. Предугадав намерение незнакомой твари, Треш моментально нагнулся. Тотчас над ним пронеслась волосатая конечность, пытающаяся снести человека неимоверно сильным, убойным ударом.
Сталкер издал боевой клич, больше похожий на истошный крик напуганной до смерти жертвы, и резанул ножом по темному телу раз, другой. Чудовище отпрянуло и протяжно взвыло, от чего Трешу показалось, что проявившиеся на спине мурашки разом лопнули.
Бойцы отряда повскакивали, хватаясь за оружие, а в лесу дико и протяжно завыли. Треш в три прыжка очутился среди боевых товарищей, кинулся к своей снаряге и резко выдохнул, пытаясь унять нервную дрожь.
– Бежим! Сюда, за мной! Быстрей! – заорал Хук, и остальные, окончательно придя в себя, припустили за проводником.
Неслись около полукилометра, пока толстяк Пух совсем не выдохся. Все попадали на хвою, тяжело дыша и не разговаривая. Здесь, в глубине леса, было страшнее, а там, на опушке, на границе дня и ночи, зла и добра, жизни и смерти – хотелось жить и жить счастливо, беззаботно и весело.
– Держитесь все вместе, пушки наготове и никаких разговоров! – Хук повалился на бок, закашлялся.
– Кто это был? – Трешу все еще казалось, что он видит перед собой огромного черта.
– Не знаю… Если это зверолюди, то лучше сматываться подальше.
– Кто-о?
– Звиздец!
– Дадим бой! – Добрыня стоял в боевой позе, держа секиру в обеих руках. – Фули бегать от них зайцами?!
– Добрыня, ты не видел его. Это ходячий ужас! – Сталкер лихорадочно обдумывал план дальнейших действий.
– Давай быстрей! Сидеть и вату катать некогда! – бросил Хук, всматриваясь в сумерки.
– Так… Пух, ты можешь еще пробежаться?
– Что? Что ты, парень? Я… я‑я‑а… – Пух держался за явно сдававшую селезенку и тяжело дышал. Губы его нервно тряслись, лицо исказила гримаса боли.
– Абзац! Как же вовремя я проснулся!
– Треш, тихо…
Все прислушались, стараясь не дышать. Где-то совсем недалеко хрустнула ветка.
– Холод! – прошептал сталкер.
– Все к бою! Занимаем круговую. Малой, в центр. Анжела, ты тоже… да, я сказал! Хук, отвечаешь за них.