Первым вышел Добрыня с опущенным забралом шлема и секирой в невредимой руке. Полупрозрачные, постоянно извивающиеся и дергающиеся уроды, шурша опавшей листвой и бренча холодным оружием, стали приближаться. Злобные, бледные морды скалились, обнажая корявые клыки. Около сорока вооруженных палками, топорами и серпами мутантов. Отряду предстояло схватиться с толпой жестоких неуязвимых убийц.
Добрыня натянуто улыбнулся ораве надвигающихся оборванцев и кивком головы показал назад. Ветхая дверь со скрипом отворилась, и из развалин вынырнул Талгат – тоже улыбающийся и довольный, хотя в душе творилось бог весть что. За ним высыпали и все остальные.
Фантомы переглянулись и двинулись вперед, от них отделился самый крупный по размерам, ранивший Добрыню и убивший Дюрана. Талгат направил ствол-трубку на него, ожидая остальных тварей. Теперь каждый из бойцов отряда видел сквозь их серые, неживые тела частокол деревьев, росших позади призрачного войска. Добрыня подал знак, все приготовились к броску, а Талгат, щелкнув краном-затвором, пустил тонкую струю газа в трубку, после чего объемное пламя вырвалось из огнемета и охватило этого Ааса.
Тот вспыхнул, как ведро с керосином, приведя в ужас остальных своих собратьев, и тут же исчез после громкого хлопка. Люди воодушевленно закричали, а Талгат передернул затвор, щелкнул маленьким рубильником-гашеткой и обдал толпу фантомов длинной огненной струей. Уродцы лопались и взрывались, пропадая навсегда, а когда около десятка их сгинуло, остальные кинулись назад, к дряхлому забору. Талгат, понимая, что газа осталось немного, но, возбужденный победой, все равно бросился за ними. За ним поспешили и все остальные. Огнеметчик добивал оставшихся мутантов короткими струями огня, оставляя на земле только сухие пятна. Вскоре Талгат загнал фантомов в угол забора, и эти создания столпились возле лаза, не догадываясь найти других способов спасения. Здесь-то их и настиг огнеметчик. Истошно визжали вспыхнувшие уроды, зажигая других, а Талгат выпустил последнее содержимое баллонов.
Отряд, наспех разбив волну мутантов, оставил позади развалины церкви и скрылся в густом низкорослом ельнике.
– Здорово ты их, Талгат! Молодец!
– Ха, они лопались, как пузыри – вот зрелище было!
– Молодчина!
– Сын мой, ты преуспеваешь в делах своих.
– Спасибо, Талгат!
– Бедный Дюран! Бедняжка Варан…
* * *
Пока было светло и не так страшно, отряд вереницей бодро шагал вперед, всухомятку перекусывая по пути. Треш потирал ободранный гуффонами затылок и массировал руку. По его следам, стараясь ступать точно в отпечатки мокасин, шел Малой. Первым шагал Хук, последним – Добрыня. Два раза останавливались, прислушиваясь к далекому вою псевдоволков и крикам гуффонов.
Однажды наткнулись на четверых фантомов, мгновенно исчезнувших в кустах возле старого кладбища. Воронье, с шумом взлетев над кронами черных деревьев, долго кружило и оглашало карканьем окрестности. Видели одного эбермана, попавшего в хитрый капкан, распятого на дубе солдата с изъеденным лицом и выпавшими кишками, в которых копошились жуки. Уже под вечер пробежались, услышав неподалеку крик неизвестного чудовища. Но что бойцы увидели вечером, когда только-только стемнело… казалось непостижимым уму…
Еще метров за двести услышали музыку, грохот барабанов и звуки бубна. Хук выразил предположение, что отряд на подходе к деревне Суровцы и там, видимо, праздник.
– Хук, а как они живут здесь, в этом лесу? Почти за пределами Пади, никем не охраняемые? – поинтересовался Треш, пробираясь в сумерках вслед за проводником.
– В том-то и дело, что они не живут, а просто ждут своей смерти! А уйти? Так ведь уходили уже – полдеревни сразу решилось, это когда я обратно от города шел, ну и присоединился к ним. Набралось нас человек пятьдесят… ну, вооружились, провизия там всякая… то, се.
– Ну?
– Ну, и выбралось всего трое: я и еще двое поселенцев. Кто свою погибель нашел от чумы, кто от гуффонов, эберманов, гиен и фантомов. Нарвались и на этих каннибалов троглодитов, и на тиирменов…
– Звиздец, целый набор… Кто же все-таки такие тиирмены, все хотел спросить? Не пойму их природу. Что за мутация такая?
– Тиирмены? Нелюди-падальщики, но они не нападают, а только ждут, когда кто-нибудь сдохнет и…
– Что?
– Ну, что… едят его.
– Что-о?!
– Да, жрут умершего или погибшего и, удивительно, не мрут от болезней. Иммунитет, наверное. Не знаю. Короче, не страшатся они заразы и прочей лабуды с болезнями и гнилью.
– !!!
Добрыня звякнул секирой об дерево и виновато сжался в комок.
– Тихо ты, громила!
– Да ладно тебе, сталкер, вон уже деревня, бояться уже нечего, хотя насчет чумы лучше бы проверить.
– Ну, все равно, Хук! Вдруг без тебя тут что-нибудь…
– Я вас лепешками со сметаной и пирогом с грибами угощу, у меня тут знакомая одна имеется. Такая-я стряпуха, м-м!
– А‑а‑а, шалун! – Добрыня подтолкнул проводника. – Так у тебя здесь, поди, и детишки найдутся? Да? Сознавайся, чертяка!
Так, не спеша, и с улыбками на уставших лицах отряд достиг опушки дубовой рощи перед желтым полем, на котором разместилась деревушка Суровцы – все двадцать хижин, трактир, мельница, загон для скота и кузница. Через ручей, дающий деревне воду, перекинут мостик из трех связанных бревен. Дома из распиленных дубов, покрытые соломой и ветками. Колодец. Огни на улицах, музыка, бьют барабаны, звенят колокольчики и бубны, хохот и выкрики, мычание коров в сарае. Только как-то непривычно и жалобно. Кругом крестьяне, машущие факелами, хлопающие в ладоши, выпивающие и веселящиеся.
Один паренек подошел к ручью и упал в воду.
– Что с ним? Почему не встает?
– Пьяный. – Хук закивал головой в такт музыке, мешок с бонусным хабаром трясся у него за спиной, он улыбнулся. – Ну, вы чего? Пошли!
– Ну да… А не слишком он молод, чтобы быть пьяным? – прошептал Добрыня, но отряд уже спускался с обрыва, следуя за проводником.
Так никто и не заметил, что лежащий «пьяный» парнишка мертв, вокруг его глаз бледно-синие круги, а губы разбиты.
«Что-то мне не хочется сюда…» – подумал Треш и то же самое прочел на лицах Фифы и Холода. Но Хук уже расслабился, сунув нож за пояс.
Пока бойцы подходили к ограде и топали по улице к харчевне, праздник уже подошел к главному, торжественному моменту. На площади, окруженной десятками взрослых и детей, в центре, освещаемом множеством факелов, стоял высокий помост, наспех сколоченный из досок. Рядом играли на каких-то замысловатых инструментах музыканты, изредка били в барабаны и звякали колокольчиком. Кто-то пел высоким мужским голосом, а точнее, не пел, а выл – хрипло, протяжно и нудно. Зрители хлопали в ладоши.
Темп ускорился, когда из узкого проулка показалось шествие. Впереди, медленно переставляя ноги, двигался то ли жрец, то ли священник с крестом в руках. Длинная мантия его волочилась по пыльной сухой земле, а он целеустремленно смотрел вперед, как и шедшие за ним шестеро монахов. Все – в коричневой одежде с длинными полами, капюшоны, скрывают лица. За ними не спеша топали несколько разодетых крестьян. Ритуал, не иначе!