– Вы ее сохранили? – спросила Лукреция.

– Помните, что это за инициалы? – вскочила Полисена, вытирая слезы ладонью.

Доктор помедлил.

– Да, я сохранил ее, – сказал наконец он. – Но совсем не для того, чтобы дать найденышу возможность быть узнанным. Напротив, я всей душой желал, чтобы подмена никогда не была обнаружена. Я сохранил ее, стыдно признаться, из любви к моде, а сорочка была очень красивой. Она как раз была на мне в день моего ареста.

– Какие там были инициалы? – не успокаивалась Полисена – ничто другое ее не интересовало.

– Минутку, сейчас поглядим… – сказал старик. Он развернул сверток, который положил на землю, развязывая пояс, вынул из него небольшую книжечку и принялся лихорадочно ее листать.

– Здесь слишком темно, я ничего не вижу… – бормотал он.

– Но зачем вы их переписали? – удивилась Лукреция.

– Я не переписывал. Они здесь, вышиты на одной из страниц, не помню какой.

Уловив вопросительный взгляд подружек, он объяснил, что за несколько месяцев пребывания в темнице почувствовал такое неодолимое желание вести дневник, что разрезал сорочку на много-много квадратиков и сделал из них небольшую книжечку, куда ежедневно записывал свои мысли и надежды на будущее.

– А как же чернила? – полюбопытствовала Лукреция.

– Смесь копоти от лампадки со слюной. Пером мне служила какая-нибудь палочка или гвоздь, пока у меня их не отбирал надзиратель.

– Так что это за инициалы? – не терпелось Полисене.

Наконец старик нашел их. Но было слишком темно, чтобы разобрать буквы. Он несколько раз провел по ним пальцами.

– К счастью, это рельефная вышивка. Мне кажется, что это «А»… и… «Е». Да, это «Е». Они ни о чем тебе не говорят, девочка?

Полисена разочарованно покачала головой. «А. Е.» – она не знала никого, чье имя начиналось бы с этих букв.

– Не могу отдать тебе весь дневник, – извинился доктор. – В нем десять лет моей жизни. Но страничку с инициалами я, пожалуй, тебе подарю. Точнее, верну ее тебе. И от всей души желаю, чтобы она помогла.

За разговорами наступила поздняя ночь. Вскарабкавшись на окошко, Полисена убедилась, что на улице никого не было. Часы на башне пробили десять раз.

– Ну что, идем?

Лукреция взобралась последней, захватив под мышку поросенка и подталкивая доктора, у которого от мыслей о близкой свободе немного кружилась голова.

Они осторожно сдвинули решетку с места и вышли наружу. Старик прислонился к стене.

– Знали бы вы, сколько раз мне снился этот момент! – тихонько вздохнул он. Полисена посмотрела на него с состраданием. Десять лет в самой темной и глубокой камере! Ее посадили только сегодня утром, а казалось, что она там провела по меньшей мере пару веков.

– Спасибо за все! Прощайте! Пусть вам сопутствует удача, – прошептал доктор, пожимая девочкам руки.

– Подождите минутку! Неужели вы собираетесь расхаживать в таком виде? – запротестовала Лукреция. – Босой и одетый в мешковину! Да вы погибнете от холода! Да еще с этой бородой и такими длинными волосами! Все сразу поймут, что вы бежали из тюрьмы, и вас арестуют. Спрячьтесь-ка вон там, за статуей, на несколько минут. Полисена останется с вами, а я сейчас приду!

Она тенью скользнула вдоль стены, окружавшей королевский дворец, и подбежала к воротам конюшни. Толкнула створку, которая, как и обещала Изабелла в своей записке, поддалась, и дверь, щедро смазанная маслом, бесшумно отворилась.

– Тихо! – приказала она, чтобы звери-циркачи не выдали ее своими радостными визгами. – Все в телегу! Уезжаем!

Старый лекарь, увидев труппу Рамузио в полном составе, не поверил своим глазам.

– Так значит, поросенок был только началом!

Но Лукреция не стала терять время на обмен любезностями. Она вытащила из корзины зимнюю одежду старого Жиральди, припрятанную на всякий случай, и подбитые мехом сапоги и отдала их старому арестанту. Бедняга так исхудал, что одежда висела на нем, как на вешалке. Но все же у него появилось приятное чувство тепла и защищенности. «Интересно, я еще не разучился ходить в обуви?» – подумал он.

– А теперь займемся бородой и волосами! – сообщила Лукреция. Взяв ножницы для стрижки зверей, она прядь за прядью отрезала старику длинную ослепительно-белую шевелюру. Ночь была темной, поэтому стрижка вышла неровной.

– Не беда! – сказал доктор. – Все равно я ношу шляпу. А вот бороду, с твоего позволения, я постригу сам, и не так коротко, как бы тебе хотелось.

Окончив процедуру, он стал казаться другим человеком.

– Ну, а теперь и впрямь пора прощаться! Еще раз спасибо! Будете проходить через Прамонтель – милости просим. Идите вслед за пчелами, и найдете мой дом.

Он обнял девочек и скрылся в темноте.

– А нам теперь в какую сторону? – спросила Полисена. Теперь она уже не была принцессой, а значит, могла полностью довериться подруге.

– Нам больше незачем дожидаться возвращения королевы. Я бы ушла как можно подальше от Маломира, пока надзиратель не обнаружил побега и не поднял тревогу. Любая дорога хороша, лишь бы увела нас подальше.

Лукреция наклонилась к Рамиро и погладила его по голове.

– Решение за тобой, красавец! Выбери-ка нам самый удобный и безопасный путь.

Пес потянул носом и уверенным шагом направился на юг.

– Он ведет нас обратно, – заметила Полисена. Но теперь, когда у них больше не было никакой цели, слова «туда» и «обратно» потеряли смысл.

Часть восьмая
Отшельник и прабабушка

Глава первая

Ночь была безлунной. Снегопад стих, но подул пронизывающе-холодный ветер, забирающийся под одежду и колющий тело тысячами тончайших ледяных иголок. Дорога замерзла, и бедный Рамиро, прижавшись к оглоблям телеги, прилагал невероятные усилия и напрягал все мышцы, чтобы повозка не накренилась и не соскользнула с дороги.

Телега была доверху нагружена, потому что Лукреция посадила на нее не только обезьян, но и гусыню, поросенка и Полисену, у которой поднялась температура. От потрясений дня – тюрьмы, встречи с доктором, разочарования от его рассказа, – ее бросило в жар, и Лукреция очень встревожилась. Она беспокоилась также о Казильде и Ланселоте – им опасно путешествовать в таких условиях, несмотря на теплые одеяла, в которые они были завернуты, – и она постоянно напрягала слух в тревожном ожидании кашля.