В конце июня наступила такая жара, что мама впервые в жизни оставила свечи в подсвечниках незажжёнными во время ужина. Она даже разрешила мне и Гарри две недели не заниматься музыкой. Это тоже было здорово. Когда Гарри играл, пот капал прямо на клавиатуру. Пока он разучивал менуэт ре мажор, клавиши становились такими влажными, что ни у мамы, ни у Сан-Хуаны никакими силами не получалось снова навести блеск. К тому же старушке мисс Браун, нашей учительнице музыки, приходилось трястись три мили от Прейри Ли в двуколке, запряжённой дряхлой лошадкой. Они обе не выдержали бы дороги. Рухнули бы прямо у нас на пороге. Заманчивая перспектива, между прочим.
Папа, узнав, что мы пропускаем уроки музыки, изрёк: «Вот и отлично. Мальчику нужно фортепьяно, как рыбке зонтик».
Мама даже слушать не хотела. Она мечтала, чтобы семнадцатилетний Гарри, её первенец, рос джентльменом. В восемнадцать она собиралась послать Гарри в университет в Остине, в пятидесяти милях от дома. Она вычитала в газете, что там учатся пятьсот студентов, в том числе на гуманитарном факультете – семнадцать девушек с компаньонками. Они изучают музыку, английский и латынь. У папы были другие планы. Гарри будет бизнесменом, вступит во владение пекановым садом и машиной по очистке хлопка и вслед за отцом станет франкмасоном. Видимо, папа не возражал, чтобы музыке учили меня. Не уверена, задумывался ли он вообще об этом.
В конце июня «Фентресский Обозреватель» сообщил, что температура воздуха посреди улицы напротив редакции достигла 41 градуса. Температуру в тени газета не сообщала. Интересно почему? Никто в здравом уме и твёрдой памяти не стал бы проводить на солнце больше пары секунд. Люди рывком перебегали от одной тени до другой – от дерева до сарая, от сарая до упряжки лошадей. Так что температура в тени была бы более полезна для жителей нашего города. Я долго пыхтела над письмом в редакцию и страшно удивилась, когда на следующей неделе моё письмо опубликовали. Мои домашние изумились, что газета начала сообщать и температуру в тени. Приятно читать про 35 градусов в тени, прямо веет прохладой.
Кому жара пошла на пользу, так это насекомым – и дома, и везде. Кузнечики клубились под копытами лошадей. Светлячков расплодилось необыкновенно много. Никто не помнил такой красоты, как этим летом. По вечерам мы с братьями, усевшись на веранде, соревновались, кто первый заметит огонёк. Очень захватывающее занятие, а как приятно выиграть! Особенно после того как мама отыскала в корзинке для рукоделия обрывок синего шёлка и сделала красивый медальон с длинными ленточками. В перерывах между приступами головной боли она вышила золотыми нитками по шёлку надпись: «Светлячок Фентресса». Это был прекрасный, желанный приз. Победитель носил его до следующего вечера.
Муравьи заполонили кухню и совсем измучили Виолу. Они строем маршировали вдоль плинтусов и подоконников прямиком к раковине. Виола пыталась воевать с ними, но безуспешно. Они отчаянно стремились к воде, и ничто не могло их остановить. Мы считали светлячков благословением, а муравьёв чумой. Мне вдруг пришло на ум: а в чём, собственно, разница? Насекомые – просто живые существа, которые пытаются уцелеть в жару. Как и мы. Я надеялась, что Виола оставит муравьёв в покое, пока не обнаружила, что чёрный перец в яичном салате – вовсе не перец.
Если насекомые заполонили всё вокруг, то другие постоянные обитатели нашего двора, например земляные черви, почти совсем исчезли. Братьям вечно не хватало червей для рыбалки. Сухая, твёрдая земля не поддавалась – как их накопаешь? Оказалось, что червей можно выдрессировать. Не верите? Так я вам расскажу, что я придумала. Это же очевидно. Червяки любят дождь, так? Так давайте устроим им дождь. Я пару раз в день притаскивала по ведру воды и выливала на одно и то же место в тенёчке под кустами. На шестой день червяки, едва заслышав мои шаги, сами выползали на поверхность в ожидании воды. Я их выкапывала и сбывала Ламару по пенни за дюжину. Ламар приставал, чтобы я сказала, где беру червей, но я молчала. Правда, я проговорилась Гарри, моему любимому брату. От него я ничего не могла скрыть. (Ну, почти ничего.)
Он достал из ящика письменного стола красную кожаную записную книжку с надписью на обложке: «Привет из Остина».
– Кэлли Ви, – сказал он, – у меня для тебя кое-что есть. Глянь, совсем новенькая. Начинай вести Дневник научных наблюдений. Ты становишься заправским натуралистом.
Что такое натуралист? Я точно не знала, но решила посвятить остаток лета тому, чтобы им стать. Если надо просто записывать всё, что видишь вокруг, то я справлюсь. Теперь, когда у меня появился Дневник, я стала многое замечать.
Мой первый отчёт был о собаках. В жару они валялись в грязи, не подавая признаков жизни. Когда мои младшие братишки от скуки принимались тыкать в них палками, они даже головы не поднимали. Их хватало только на то, чтобы полакать воды из корыта и плюхнуться, поднимая клубы пыли, обратно в неглубокую ложбинку в тени. Папиного лучшего охотничьего пса Аякса не разбудил бы даже ружейный выстрел над самым ухом. Аякс спал, вывалив наружу язык. Я даже смогла пересчитать все зубы у него в пасти и обнаружила, что собачье нёбо прорезает глубокая складка, уходящая в глотку. Без сомнения, охотничья добыча, если попадает в пасть, становится обедом и движется только в одном направлении. Я занесла это в свой Дневник.
Еще я заметила, что выражение собачьей морды во многом определяется движением бровей. Я записала: «Почему у собак есть брови? Зачем собакам брови?»
Спросила Гарри, но он не знал. Посоветовал узнать у деда – он понимает в такого рода вещах.
Но я не стану спрашивать дедушку. У него у самого густые лохматые брови, как у дракона. Дедушка ужасно важный; кто я такая, чтобы к нему приставать? Кажется, он со мной вообще ни разу не разговаривал. Не вполне уверена, что он знает, как меня зовут.
Займусь лучше птицами. Почему-то в этом году у нас полно кардиналов. Гарри заставил меня задуматься, когда сказал, что в этом году отличный урожай кардиналов. Мы же никак не можем их использовать, разве что развесить их яркие тушки по деревьям вдоль дороги вместо рождественских украшений. Из-за засухи количество обычного корма – семян и ягод – сильно уменьшилось, так что самцы яростно ссорились за каждое дерево. Я нашла в кустах мёртвого покалеченного самца – удивительное и печальное зрелище. А однажды утром прямо рядом со мной на спинку плетёного стула на нашей веранде уселась самочка. Я боялась пошевелиться. Так близко, что можно дотронуться. Серо-коричневый комок свисал из её оранжево-розового клюва. Похоже, это был крошечный, размером с напёрсток, полумёртвый мышонок.
Я рассказала об этом за ужином.
– Кардиналы не ловят мышей, Кэлпурния, – отозвался отец. – Они едят растительную пищу. Сэм Хьюстон, передай-ка мне картофель.
– Я просто рассказываю, что случилось, сэр, – запинаясь, ответила я и сама на себя разозлилась: почему не смогла отстоять то, что видела собственными глазами?
Мне претила сама мысль о том, что кардиналы пытаются выжить таким неестественным способом. Так и до каннибализма дойти можно. Перед сном я взяла овса из конюшни и рассыпала по дорожке. И записала в Дневнике: «Сколько кардиналов останется к следующему году при такой нехватке пищи? Не забыть посчитать».