Теперь всякий раз, когда ей сообщали о звонке Ведлинга, она прежде всего пыталась выяснить, не произнесена ли была именно эта безобидная фраза.
Не дожидаясь, пока фюрер предоставит ему слово или хотя бы закончит представление, гаулейтер Тироля Франц Гофер поднялся и, нервно одернув полы френча, неожиданно высоким, фальцетным голосом произнес:
— Да, мои товарищи по партии, я предложил фюреру создать в горах Тироля неприступный редут. И считаю, что поступил правильно, как велят обычаи и традиции воинственных тирольцев
Седой, сутулый, Гофер напоминал не ко времени состарившегося тирольского пастуха, которому чуждо было само понятие армейской службы и на которого только сегодня утром напялили эсэсовскую форму. Чувствовал себя в ней Франц, как сельский пастор — в костюме Отелло на подмостках бродячего театра.
Услышав это заявление, Гитлер откинулся на спинку кресла и нервно забарабанил пальцами по столу. Гофер допустил серьезную ошибку, о которой пока что даже не догадывался — он помешал фюреру выдать идею Альпийской Франконии за свою собственную. Тем более что идея создания «Альпийской крепости» как таковой Гоферу тоже не принадлежит. По опыту совещаний у фюрера Скорцени знал, что подобной оплошности тот не прощает.
— Горцы будут сражаться до конца, — вдохновенно продолжал тем временем гаулейтер. — Тирольцы и баварцы станут теми германскими племенами, с союза которых начнется новое возрождение рейха. Так что ждем ваших приказаний, мой фюрер!
Выступление гаулейтера Тироля вместило в себя одну-единственную важную информацию, которая хотя ничего и не меняла в отношении к идее «Альпийской крепости», зато удовлетворяла неизысканное любопытство присутствующих: замысел-то, оказывается, созревал далеко от Берлина, вдали от кабинетов рейхсканцелярии. При этом обсуждение могло бы и завершиться, но фюрер упорно подбадривал высших руководителей черной гвардии рейха. Возможно, только поэтому Гиммлер неохотно поднялся и предложил:
— То, что в состав Альпийской Франконии войдут горные регионы Германии и Австрии — совершенно естественно. Аншлюс является следствием вполне понятного стремления некогда раздробленного германского народа к единству, — произнося все это, Гиммлер мрачно изучал стол перед собой, не демонстрируя при этом никакого энтузиазма. — Уверен, что, с точки зрения дипломатии, а также исходя из международных правовых основ, этот факт не может давать никаких серьезных оснований для протеста.
— Вы говорите сейчас не как рейхсфюрер СС, а как сицилийский адвокат, — не удержался Гитлер.
Присутствующие замерли: так обращаться с рейхсфюрером СС! Такого не должен был позволять себе даже Гитлер. Однако же в последнее время он позволял себе подтрунивать не только над Герингом, но и над Гиммлером. Поражения на фронтах вызывали у него разочарования во многих старых соратниках.
Гиммлер замялся. То, о чем он должен был сейчас говорить, очень неудачно накладывалось на «сицилийского адвоката». И потом, почему именно «сицилийского»? Разве он пытается защищать мафию?!
— Но совершенно иную реакцию вызовет включение в состав этого государства части Италии, — все же набрался он мужества продолжать. — Невообразимый шум поднимется сразу же, как только разведке союзников станут известны планы создания Альпийской Франконии. Первыми возмутятся король и премьер Италии. Их сразу же поддержат англо-американцы, Швейцария, Испания, Португалия… И вместо Италии-союзника мы получим Италию-противника, воинство которой станут усердно подогревать патриотическими призывами «восстановить историческую справедливость», «быть верными воинственному духу предков…».
Только сейчас Гиммлер поднял голову, и свет неярких люстр осветил голубовато-свинцовые воронки его очков. Скорцени вдруг почувствовал, что между фюрером и Гиммлером назревает нечто ранее пригашенное. Вполне вероятно, что магистру ордена С С надоело вести затяжные поединки за право быть вторым в рейхе, с переменным успехом оттесняя от фюрера его официального преемника рейхсмаршала Геринга. Имея за собой столь мощную, организованную и влиятельную силу, как войска СС, и такую административную государственную власть, какой наделен сейчас Гиммлер, поневоле задумаешься: «А почему, собственно, я должен бороться за право быть вторым, а не первым?».
— Кроме наших войск в этой части Альпийской Франконии будут базироваться и дивизии союзника — Муссолини — с вальяжной раздраженностью объяснил Гитлер. — Основная масса которых, наряду с отрядами местных сил сопротивления, станут активно действовать заранее подготовленные диверсионные отряды СС, вермахта и гитлерюгенда…
При этом фюрер отыскал Скорцени и надолго задержал на нем свой взгляд. От всех дальнейших слов фюрер спокойно мог воздержаться. Задача обер-диверсанту была ясна.
Только сейчас Гиммлер сел. Он никак не реагировал на возражения фюрера — поскольку никогда никак не реагировал на них, — однако по всему чувствовалось, что магистр СС ими явно неудовлетворен.
— Всю войну мы терпели поражение именно на тех участках, на которых доверяли оборону макаронникам, — довольно громко, так, чтобы и фюрер тоже мог слышать его, проворчал Монке. Ему это позволялось.
— И все же от включения в состав Альпийской Франконии какой-либо части итальянской территории я бы отказался, — вполголоса, к тому же слишком запоздало возразил Гиммлер. — Пусть лучше итальянцы пытались бы какое-то время удерживаться в горах в качестве наших союзников, переходя при этом к партизанским методам ведения войны.
— Не следует забывать, однако, что речь идет о «германской» части Италии, — напомнил ему Скорцени, заставив рейхсфюрера покряхтеть также недовольно, как еще недавно кряхтел сам фюрер.
— Именно это и учитывается, — как можно любезнее уточнил Гиммлер.
Тем временем совещание шло своим вялотекущим чередом. В поддержку Альп-Франконии высказались доселе молчавшие Борман, Кальтенбруннер и даже Розенберг. Все трое были подчеркнуто лаконичными и столь же подчеркнуто приверженными идее фюрера, авторство которой делить между фюрером и гаулейтером Тироля так и не захотели.
— Мы должны быть готовыми сражаться до конца. Лучших редутов, чем те, которые предоставляет горная Альп-Франкония, нам не сыскать. Я, старый солдат, понимаю это так, — четко завершил эту рыцарскую меланхолию группенфюрер Пауль Хауссер, бывший командир дивизии СС «Дас Рейх». — Германия там, где мы, германцы! Наши альпийские редуты станут символом мужества народа, которому противостоит почти весь остальной мир. Я, старый солдат, понимаю это так…
И вновь, уже в который раз, Скорцени вспомнилась речь, с которой Пауль Хауссер обратился к ним в полночь с 21 на 22 июня сорок первого года, стоя на штабной бронемашине: «Через несколько недель мы проведем парад победы на улицах Москвы, я, старый солдат, понимаю это так!».
И как же они, в большинстве своем молодые необстрелянные эсэсманны, верили ему! [12] Какой романтической казалась им эта первая ночь войны, на исходе которой пока еще ничто этой самой войны не предвещало; какими воинственными и бессмертными казались сами себе окружавшие Хауссера парни, многим из которых суждено было погибнуть еще до рассвета; каким провидческим представлялось им первое утро Второй мировой..