– Отныне у нас начинается медовый месяц. Вы ведь довольны, правда?
Король прогнал прочь всех своих прежних товарищей. Были забыты все давешние забавы, удалены от двора любовницы и фавориты. В больном мозгу Кристиана что-то переменилось. Теперь он и часа не мог обойтись без Каролины – и без Штруензее, чьим советам следовал безоговорочно.
Медик же набрался во Франции, где уже подходило к концу правление Людовика XVI и назревала революция, совершенно новых идей. Он загорелся мечтой провести в Дании всяческие преобразования и даже начал предлагать королю планы реформ – но только исподволь, чтобы Кристиан считал, что додумался до них сам.
Каролина относилась ко всему, что исходило от придворного врача, с прежней подозрительностью. Она думала, что Штруензее – обыкновенный льстец и искатель выгод. Втерся, мол, в доверие к слабоумному королю и вертит им как хочет.
Но однажды Каролина серьезно занемогла. Разумеется, до смерти испуганный король настоял на том, чтобы лечил ее Штруензее. И больная оценила и его заботливость, и ум, и образованность, и… красоту. Иоганн был так не похож на ее мужа – этого большого беспомощного ребенка!..
А потом, во время путешествия в Гольштейн, заболел малютка Фредерик. Врач и встревоженная мать проводили над кроваткой бредившего несчастного мальчика дни и ночи напролет – пока он наконец полностью не оправился от болезни, и, по всей видимости, именно тогда между ними зародилась любовь. Во всяком случае сразу после возвращения в Копенгаген началось поразительное восхождение лейб-медика Иоганна Штруензее на вершину власти.
Путь был, можно сказать, свободен. Поездка в Гольштейн окончательно подорвала душевное здоровье короля. У него опять возобновились галлюцинации; припадки падучей заставляли его кататься по полу. Когда же он приходил в себя, то сразу призывал Каролину. Его привязанность к ней была ненормальной, пугающей, и молодая женщина начала сторониться мужа. Она пристально наблюдала за сыном, боясь обнаружить в нем признаки отцовской наследственности, и Штруензее, конечно, был рядом, советуя и предостерегая. Весь двор видел, что на государственном небосклоне начался восход новой звезды, и множилось число врагов молодой королевы.
Надо ли говорить, что влюбленные были слепы. Они ничего не замечали – ни перешептываний, ни косых взглядов, ни откровенного пристального, назойливого любопытства. Штруензее вел себя как монарх. В декабре 1770 года он настоял на том, чтобы со своего поста был изгнан канцлер Бернсторфф, человек слишком старомодный и приверженный феодальным понятиям. Отныне королевством правил сын саксонского пастора, силу которому давало безумие государя и любовь государыни.
«Приезжайте ко мне, друг мой, – писал новоиспеченный государственный деятель своему давнишнему единомышленнику Рантзау. – Я теперь вошел в силу и могу многое – если не все. Но мне одному не справиться с тем, что задумано, и я надеюсь на вашу помощь».
И короткая приписка:
«Такое же послание я направил нашему милому Брандту».
Друзья поспешили на зов, и уже очень скоро в Копенгагене был основан некий триумвират, главенство в котором Штруензее предусмотрительно оставил за собой. Именно этот «союз трех» и начал проводить в жизнь безусловно замечательные, но совершенно несвоевременные, а главное, плохо продуманные реформы.
Друзья захотели одновременно и освободить крестьян, и преобразовать суды, и отменить цензуру, и – упразднить за ненадобностью Государственный совет.
Напрасно брат-математик, человек на редкость разумный и осторожный, просил Иоганна не торопиться, приводя в пример гусеничный кокон: если его вскрыть прежде срока, то бабочке будет очень и очень неуютно, и она не испытает к своим «освободителям» никакой благодарности.
– Занимайся лучше своей цифирью, – смеялся Иоганн. – Я сделал тебя министром финансов – вот ты и думай о деньгах. А прочее – это не твоя забота.
Рантзау, под чьим командованием находилась армия, начал вводить там новые порядки. Тогда же были повсеместно отменены пытки, учреждены приюты для бездомных детей и объявлено, что граждане должны без промедления стать религиозно терпимыми.
Страна взирала на происходящее сначала с недоумением, потом с раздражением и, наконец, с ненавистью. Когда выяснилось, что тройка правителей собирается вводить конституцию и превращать Датское королевство в конституционную монархию, вспыхнуло вооруженное восстание.
Недовольны были все сословия – и аристократы, и горожане, и даже крестьяне. Слова математика о коконе и бабочке оказались пророческими. Освободителей проклинали и предавали анафеме.
Рантзау, самый осторожный из троих, вовремя почуял опасность и переметнулся во вражеский стан. По его мнению, «лекаришка» слишком уж о себе возомнил.
Штруензее действительно не помешала бы некоторая умеренность. Восемнадцатого июля 1771 года он назначает себя первым министром, а уже двадцать второго становится графом (пожалуй, несколько экстравагантно для борца за равенство!) и рыцарем королевского ордена Данеборг. Его любит королева – и потому он возносится все выше и выше и в конце концов оказывается там, где воздух слишком уж разрежен и где трудно дышать. Разве можно с такой высоты рассмотреть Рантзау, который – размером с муравья – суетливо копошится далеко внизу?
Предав дружбу, военный министр предложил свои услуги вдовствующей королеве Юлии-Марии. Она была рада, но выражала свои чувства весьма сдержанно.
– Вы не первый, господин Рантзау, – сказала Юлия-Мария. – С каждым днем у нас все больше сторонников. – И после некоторого молчания проговорила многозначительно: – Армия недовольна вашими действиями. Докажите же, что вы верны короне. Взбунтуйте офицеров. Мы не можем долее терпеть на троне эту развратницу, упорно ведущую страну к гибели.
В конце года восстание охватило даже Копенгаген. Как раз в это время у Каролины родилась дочь. Разумеется, датчане дружно назвали ее ребенком Штруензее. Поняв, что за королеву никто не вступится, Юлия-Мария решила нанести удар.
В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое января 1772 года Штруензее и Брандт были арестованы и препровождены в крепость. Потом без промедления задержали всех их домашних, всех друзей и слуг.
Юлия-Мария и Рантзау пришли в опочивальню к полубезумному Кристиану. Зная, как легко вывести государя из душевного равновесия, вдовствующая королева безмолвно приблизилась к его ложу и показала поддельное письмо, которое якобы Каролина-Матильда написала лейб-медику.
«Я счастлива, – стояло в послании, – что хотя бы одно мое дитя не будет походить на ненавистного мне мужа…»
Бедняга Кристиан стремительно выскочил из кровати и заметался по комнате.
– Этого не может быть! – кричал он. – Каролина уверяла, что любит меня. Она говорила мне это еще вчера вечером… Вы клевещете на нее…
– А разве вы, Ваше Величество, не знаете, какие теплые отношения связывают королеву и вашего личного врача?