Князь Петр, все еще не пришедший в себя после откровения дневника Лизы и болезненно взволнованный разговором с Корфом, сносил ее претензии молча. Он искренне винил себя вслух, но внутренне мучался непониманием своей ответственности за сумасбродство взрослых детей и нелепости склонной к фантазированию супруги. Поначалу он умолял жену хотя бы немного помолчать, но потом понял, что ее молчание будет еще более ужасным испытанием. Ибо молчать княгиня умела столь красноречиво, что ее неугомонная брань воспринималась спасительной тишиной или райским пением.
Между делом досталось и Татьяне — княгиня терзала ее причудливыми капризами, то гоняя в погреб за холодненьким, то требуя согреться. И при этом ворчала на ее медлительность и нерасторопность и грозила отдать Дмитрию на скорую расправу. В конце концов, Татьяна зарыдала и попросила разрешения уйти. Хозяйка позволила, но с такой откровенной и театральной вынужденностью, что женщин вполне можно было принять за классическую комедийную пару — ни дать, ни взять старуха-опекунша и великовозрастная воспитанница на попечении маразмирующей тетушки.
Однако с приездом Лизы ни спокойнее, ни легче не стало. Прижав на мгновение измученную и бледную Лизу к материнской груди, Долгорукая быстро взяла себя в руки и принялась изводить ее жалобами до тех пор, пока она, уставшая от перенесенных потрясений, не взмолилась отвести ее в свою комнату. Княгиня хотела проводить дочь, но увидела, как в гостиную вносят раненую Сычиху, и тотчас взорвалась столь бурным словесным потоком, который никто не мог ее остановить.
И поэтому приехавший следом доктор Штерн первым делом принялся успокаивать княгиню, а потом уже пошел осматривать раненую, которую отнесли в комнату Татьяны. Штерн сделал Долгорукой кровопускание и, дождавшись, когда лицо ее примет здоровый оттенок, закрыл надрез. Он велел князю Петру заставить супругу выпить успокоительное — темную ароматную жидкость из какого-то пухлого пузырька — и не позволять ей некоторое время вставать с диванчика. Князь Петр благодарно кивнул Репнину, уводившему Лизу к себе, и взял жену за руку — одной ладонью ласково пожимая ее пальцы, другой — поглаживая ее, точно маленькую. К его радости княгиня неожиданно затихла, и доктор Штерн в сопровождении Татьяны направился к раненой Сычихе.
— Будет жить, — по возвращении кивнул он князю Петру, вопросительно поднявшему на него глаза. Князь по-прежнему сидел подле жены. — Рана неопасная, лезвие прошло по касательной, жизненно важные органы не задеты.
— Но там кровь… — удивился князь Петр.
— Если кровь течет, значит — человек жив, — улыбнулся Штерн. — Учитесь, Петр Михайлович, и в плохом видеть признаки доброго. Я думаю, физическому здоровью Сычихи ничего не угрожает — она быстро пойдет на поправку. При условии, однако, что ей будет обеспечен постельный режим и хороший уход.
— В этом можете не сомневаться, — сказал князь Петр. — Я безмерно благодарен этой женщине за спасение Лизы. Князь Репнин сообщил, что она защитили мою девочку от той, безумной…
— Да, кстати о безумии, — покачал головой доктор Штерн. — Похоже, Сычиха испытала серьезное душевное потрясение, и это вызвало шок. Я говорил с ней о произошедшем и понял, что она практически ничего не помнит.
— Вы хотите сказать, что старой ведьме разом отшибло всю память? — зловещим тоном спросила «вдруг» очнувшаяся Долгорукая.
Доктор и князь Петр с удивлением посмотрели на нее. Мария Алексеевна с легкостью, словно и не испытывала недавно приступа, поднялась с диванчика и позвонила в колокольчик.
— Машенька, — только и мог вымолвить князь Петр, — тебе лучше?
— Ничто так не поправляет здоровье, как известие о болезни твоего врага, — хищно усмехнулась Долгорукая.
— Пожалуй, я пойду, — смутился доктор Штерн, — позвольте откланяться. Князь, княгиня…
— Но вы еще навестите нас? — поторопился остановить его князь Петр.
— Вне всякого сомнения, — кивнул Штерн. — Днями я непременно навещу ваш дом и проведаю раненую. Все доброго!
— Быстро вы, однако, мой друг, превратили имение сначала в лазарет, а теперь еще и больницу для умалишенных! — с нескрываемым раздражением бросила Долгорукая, едва доктор Штерн вышел из гостиной.
— Звали, барыня? — хриплым от волнения голосом спросила явившаяся на зов колокольчика Татьяна.
— Ты чего так долго? — нахмурилась Долгорукая.
— Так Сычиха в жару металась, а я… — начала оправдываться Татьяна.
— Сычиха?! — закричала Долгорукая. — Ты к кому отродясь приставлена, дура?! Ты о Елизавете Петровне заботиться должна, а тратишь время на какую-то убогую! Лиза устала, невесть где пропадала, и никому до нее дела нет!
— Так с нею же Михаил Александрович… — хотела объяснить Татьяна, но Долгорукая снова оборвала ее.
— Молчать! Князь ей — не муж и не брат. Тоже мне, сиделка нашлась! Петя! Ты почему молчишь и ничего не делаешь? Ступай, разберись с князем…
— Но Маша, — развел руками Долгорукий, — князь оказал нам неизмеримую услугу — спас нашу дочь.
— И поэтому ты позволил ему выступать еще и в роли утешителя? — озлилась Долгорукая. — Может быть, и в кровать его уложишь рядом с Лизой, чтобы она побыстрее все беды забыла?!
— Маменька, да что вы тут такое говорите? — раздался от двери голос Андрея, вернувшегося вместе с Наташей из города.
Долгорукая разом сникла, опечалилась и принялась вздыхать о горькой материнской судьбе. Наташа бросилась ее утешать, князь Петр схватился за голову и со словами «Я так больше не выдержу!» удалился из гостиной. Андрей с притворной суровостью посмотрел на Татьяну и строгим тоном осведомился, что здесь произошло.
Пока Татьяна, сбиваясь и путаясь, рассказывала, княгиня позволяла Наташе обнимать себя по-родственному и украдкой утирала слезы. Андрей то и дело хмурился и по завершению сей прискорбной летописи подошел к матери, нежно обнял ее и поцеловал.
— Все будет хорошо, родная, — ласково произнес он. — Я тотчас поднимусь к Лизе.
— Я пойду с тобой, — быстро сказала Наташа.
— И Татьяну возьмите, пусть посидит там, вдруг Лизе что понадобится, — велела Долгорукая.
Спустившегося в гостиную вскоре после их ухода Репнина она встретила с заметной холодностью.
— Я чем-то обидел вас, Мария Алексеевна? — растерялся Репнин, почувствовав ее колкий, ледяной взгляд.
— А как вы полагаете, я должна расценивать ваше вторжение в мой дом?
— Вторжение?
— Именно так. Ведь это вы привезли к нам эту ужасную ведьму и насильно возложили на нас обязанность выхаживать ее. А между тем, у нее есть своя семья, и родной племянник живет не в лачуге!
— Но я подумал, что вы лучше отблагодарите ту, что спасла жизнь вашей дочери…
— Спасла? — надменно рассмеялась Долгорукая. — Да не она ли растревожила ее своими нелепыми бреднями? Не она ли заморочила Лизе голову, и та вообразила, что она — не моя плоть и кровь? Не по ее ли вине моя девочка едва не отказалась от меня, обвинив во всех смертных грехах?!