Наташа не договорила – в дверь вежливо постучали.
– Да-да, войдите! – разрешила Лиза и бросилась навстречу вошедшему в комнату Репнину. – Миша! Ты вернулся?! Так скоро?! Какое счастье!
– Так точно, – кивнул Репнин, смущенно обнимая и целуя ее. Ему было неловко, что Лиза так откровенно проявила их отношения перед сестрой, но, встретив доброжелательный и даже восхищенный взгляд Наташи, он успокоился.
– Здравствуйте, Елизавета Петровна... Наташа...
– Что сказал император? – словно между прочим поинтересовалась та. Она и не подозревала, что заданный из вежливости вопрос окажется судьбоносным.
– Его Величество говорил со мной... – начал Репнин и вздохнул. – Мое возвращение потому и стало скорым, что я просил Его высочайшего соизволения навестить вас всех перед тем, как отправиться к месту прохождения службы.
– Тебя восстановили? – обрадовалась Наташа.
– Что значит – к месту прохождения? – подозревая худшее, прошептала Лиза.
– Его Величество отправляют меня в действующую армию, на Кавказ, – выдохнул Репнин.
– Боже! – в голос воскликнули и сестра, и возлюбленная.
– Таково решение Императора, – бесстрастно сказал Репнин. Новость потрясла его самого не меньше, чем дорогих ему женщин. Честно говоря, в том, что история с Калиновской ни для кого из ее участников не пройдет даром, он и не сомневался, но все же надеялся, что вызван был в Гатчину, дабы доложить Императору лично о результатах проведенного им в Двугорском расследования. Но, выйдя из приемной загородной резиденции Николая, Репнин почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
Император принял его с вежливостью и внешним примирением, поблагодарив за верную службу и преданность царской фамилии, а потом сообщил, что желает наградить его за хорошую службу.
– До меня дошли сведения, что вы глубоко переживаете невозможность в полной мере проявить свои военные таланты и мечтаете попасть в «самый центр боевых действий, – весьма доброжелательным тоном сказал Николай. – Мне сообщили, что вы хотели бы отправиться на Кавказ, и я рад содействовать вам в этом.
– Благодарю вас, Ваше Величество, за оказанную мне честь, – невольно дрогнувшим голосом произнес Репнин. – Однако не будет ли с моей стороны слишком бесцеремонным узнать у Вас, откуда Вашему Величеству стали известны мои, по-видимому, не слишком глубоко скрытые намерения?
– Да ваш давний и добрый знакомый, сосед Корфа, господин Забалуев рискнул передать мне ваше пожелание, князь, – как ни в чем не бывало, признался Император. – А так как я собирался восстановить вас в чине, то даже не представляю себе лучшего места, где бы человек вашего круга и способностей мог подтвердить свое право не только на ношение формы, но и на соответствие высокому званию русского офицера.
– Так вот оно что! – не удержался от негодующего возгласа Репнин.
Все стало ясно в тот же миг: Забалуев, отчасти – по собственной инициативе, и, разумеется, не без приказа шефа жандармов, нашел-таки способ устранить его со своего пути. Репнин чувствовал, что его расследование по делу предводителя уездного дворянства вступило в свою завершающую фазу, и понимал, что на этом этапе сопротивление Забалуева может оказаться более активным, но все же не ожидал, что тому удастся нанести ответный удар так быстро и с такой точностью/ – Вы, кажется, не готовы принять мой дар? – нахмурился Николай, видя, что Репнин растерян.
– Простите, Ваше Величество! – спохватился Репнин. – Я искренне признателен Вам за оказанную мне высокую честь и немедленно проследую в полк, где буду ждать дальнейших распоряжений.
– Вы можете не торопиться, – кивнул Николай. – Уверен, вы хотели бы собраться и попрощаться с родными.
– Благодарю Вас, Ваше Величество, – поклонился Репнин и нетвердыми шагами вышел из кабинета Императора.
Не то, чтобы Репнин испугался, – он не отрицал страх, как таковой, ибо полагал, что не боятся только дураки и сумасшедшие. Но командировка в действующую армию на Кавказ всегда означала наказание, а не поощрение. И почти Неизбежно была равносильна смертному приговору с отсрочкой исполнения, и срок этой передышки каждому назначался свой: кому-то везло больше, кому-то – меньше. До знакомства с Корфом Репнин знал Кавказ лишь с одной его стороны. Однажды ему выпало сопровождать матушку на воды в Пятигорск. Городок приятно поразил его живописной природой и животворным воздухом. Склонный к поэтическому, Репнин мгновенно ощутил в себе прилив творческих сил – здесь рифмы слагались на удивление быстро и рождались, точно сами собой. Общественная жизнь, правда, мало чем отличалась от уже знакомой ему по Баден-Бадену. Она была сосредоточена вокруг бювета с минеральной водой и плавно текла по центральной аллее взад-вперед, туда и обратно. Единственным отличием от чопорной и бюргерской Европы были кутежи лечившихся на водах купцов, днем чинно принимавших водные процедуры, а вечером спускавшими едва наладившееся здоровье в местных ресторанах – с девицами и под громкую музыку. Светское же общество соблюдало приверженность столичному образу жизни, и, если бы не мимолетные и вполне невинные флирты с молоденькими княжнами и юными провинциальными дворянками, здоровому, полному жизненных сил и жажды новых впечатлений юноше грозил ужасный сплин и мелодраматическое настроение.
Корф рассказал ему о другом Кавказе. О хитрых и отчаянных горцах, которые отличались невероятной жестокостью и одержимостью в бою. Они не гнушались обманом и подлостью, ибо, обманывая инородца, действовали во имя и славу своего бога. И в то же время могли быть радушными хозяевами и умели принимать гостей – широко и с почетом. Вот только, подчеркивал Корф, никогда при этом не выпускали кинжала из рук.
Эта война высасывала из России все соки, и немало достойных офицеров и храбрых солдат сложили головы в тех горах. В этих райских, благословенных местах, где все, казалось, создано природой для того, чтобы жить и процветать благополучно и счастливо. И Репнин, в который раз слушая Владимира и вспоминая при этом свои собственные впечатления, удивлялся, как причудливо распределяет Господь дары и кару.
И вот он сам стал прямым подтверждением этому – благодарность Императора могла стать его концом. Он никогда не позволил бы запятнать себя отказом от этого назначения, но сейчас, когда жизнь обрела для него новый смысл, который вдохнула в него встреча с Лизой, Репнин не желал ни острых ощущений, ни великих подвигов. Он любил и был любим, мечтал соединиться с Лизой, не отягощая их отношения внебрачными встречами. Но судьба распорядилась иначе, и в первые мгновения Репнин даже не смог найти в себе сил для того, чтобы сдержаться от переживаний.
Он гнал коня, и все просил: «Не подводи меня, Парис, миленький, не подводи! Я должен успеть повидаться с Лизой, должен в последний раз увидеть ее, обнять и почувствовать, как земная благодать наполняет меня, прежде чем опустится небесная...» Парис мчал его вперед, беспрекословно и сосредоточенно, словно понимая серьезность и важность момента, и Репнин был благодарен свою любимцу за понимание и чуткость.