— При чем здесь господин Забалуев? Он уважаемый человек, предводитель уездного дворянства.
— В таком деле ни за кого нельзя поручиться, — с сомнением в голосе сказал Репнин.
— Спасибо, доктор, — Анна кивнула Штерну.
— А теперь я, пожалуй, пойду, — засобирался он. — Надеюсь, вы обо всем проинформируете Владимира Ивановича, а я возьму на себя обязанность дать отчет исправнику.
Когда Штерн откланялся, Анна обернулась к Репнину.
— Так вы подозреваете Забалуева?
— Я этого не утверждаю, я просто не исключаю такой возможности. Посудите сами — господин Забалуев выступает посредником в тяжбе с поместьем Корфов.
— А знаете, — задумалась Анна, — Лиза говорила, что мать обещала его Андрею Платоновичу в качестве приданого.
— Значит, Забалуеву выгодно, чтобы княгиня завладела поместьем!
— Но Забалуев — состоятельный человек, а Карл Модестович — нищий и негодяй!
— Я сам не в восторге от управляющего, — попытался успокоить ее порыв Репнин, — но мне кажется, в вас говорит личное предубеждение. Доказательств и мотива его участия в этом деле нет.
— Карл Модестович очень хитер!
— В этом я с вами согласен, но все же…
— Я опять вижу вас вместе, — раздраженно заметил входящий в библиотеку Владимир.
— Слава Богу, ты вернулся! — Репнин бросился к нему. — Здесь только что был доктор Штерн. Он уверяет, что яд, который отравили Ивана Ивановича, — из Индии.
— Стало быть, Карл Модестович чист, так как он пробавляется банальным мышьяком. И, значит, нам по-прежнему необходимо найти убийцу моего отца. Ты подозреваешь кого-нибудь?
— А что тебе известно о Забалуеве?
— Забалуев? Предводитель уездного дворянства? — удивился Корф, краем глаза наблюдая, как Анна подошла к шкафу с книгами и стала что-то искать и рассматривать в нем.
— Возможно, он как-то связан с темными делишками, которые творятся в вашем уезде — подделка документов, фальшивые ассигнации. Не исключено, что твой отец узнал что-то и стал опасен.
— Но только мне он об этом ничего не говорил. Впрочем, мы с ним нечасто и разговаривали. А вообще, Забалуев — скользкий тип. И кроме всего прочего, похоже, он мог быть сильно заинтересован в том, чтобы княгиня Долгорукая заполучила наше имение. Пожалуй, я просмотрю бумаги отца повнимательнее. Может быть, найду что-нибудь, проливающее свет на эти обстоятельства или хотя бы указывающее направление поиска. Куда же вы, Анна?
— Я уже собиралась уходить… — Анна отвела глаза.
— В чем дело? Вас раздражает мое присутствие?
— Нет, просто я хотела избежать очередной ссоры с вами.
— К чему же ссориться? Вы же видите, я сегодня настроен миролюбиво.
— Володя! — воскликнул Репнин.
— Ладно-ладно, оставь свои нравоучения, я больше не буду. — Владимир снова обернулся к Анне. — А позвольте полюбопытствовать, что это вы сейчас рассматривали?
— Рисунки, привезенные вами из Индии.
— И здесь Индия! — съерничал Корф. — Ряд совпадений — уже закономерность! Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве отца?
— Вы знаете, кого я считаю убийцей.
— Я начинаю думать, дорогая, что между вами с Карлом Модестовичем что-то есть. Больно вы к нему неравнодушны — так и кипите страстью!
— Иногда вы совершенно невыносимы, Владимир Иванович! — Анна, прощаясь, посмотрела на Репнина и ушла.
— И все-таки я тебя не понимаю, Владимир! — вскричал Репнин, уязвленный его нападками на Анну. — Даже в такое время ты не можешь объявить перемирие!
— Ах, оставь! — отмахнулся Корф. — Это наши домашние радости, тебе не понять.
— Барин! — в дверь протиснулась зареванная Полина. — Дозвольте в ножки пасть — обидели меня!
— Умеешь ты выбрать время и место, Полина! — нахмурился Корф, но потом подумал и махнул рукой. — Хорошо. Миша, оставь нас ненадолго.
Репнин вежливо откланялся.
— Итак, чего тебе?
— Не подать вам чаю? — Полина кошкой метнулась к Владимиру. — Иван Иванович в это время всегда чай….
— Не смей липнуть ко мне, — осадил ее Корф. — Зачем приходила? Кто тебя обидел?
— Да Анна же! Она вечно надо мной издевается, — Полина сделала паузу, ожидая реакции Корфа, и тот кивнул ей, давая понять всем своим видом, что весьма заинтересован в ее доносе. — Нынче прикинулась добренькой, обещалась за меня словечко замолвить перед Его Сиятельством, князем Оболенским.
— И как, замолвила?
— Ничего она Сергею Степановичу не сказала. А он меня на смех и поднял, когда я перед ним стала выступать.
— Вряд ли бы он стал смеяться над тобой.
— Но он смеялся! — заплакала Полина. — Сказал, что мне место в балагане.
— Может быть, ты его не правильно поняла? Нет? Да, полно тебе, будет слезы лить. Разберусь я с Анной, обещаю тебе.
— Ой, барин, — Полина принялась хвататься за его руку, — благодарствую, барин…
— Иди, иди, я уже все понял, — Корф оттолкнул Полину и прошел в кабинет отца.
Он просидел с бумагами барона до вечера, но ничего, объясняющего столь трагически сложившиеся обстоятельства, отыскать не смог. Или мы идем по ложному следу, или здесь замешаны силы совсем иного свойства, думал Владимир.
Когда речь зашла о яде из Индии, он вдруг решил, что отец мог покончить с собой. Его гордость была известна, а лишение сына военного звания и всех заслуг — удар не из легких. Владимир понимал, что молодому человеку с его репутацией более будет невозможно рассчитывать на карьеру и достойное отношение общества. И он был уверен — отец тоже понимал это.
Корф не исключал, что он мог дать Анне вольную и переписать завещание в ее пользу, а сам — уйти, спасая свой род и имя от позора. Владимир всегда подозревал в отце черты римского патриция, которые с достоинством уходили из жизни во благо своих близких и ради сохранения чести и славы своего имени.
Но, подумав, мысль эту Владимир все же отмел — перед смертью отец выглядел удивленным и потрясенным своим внезапным недугом. Да и Анна — он слишком ценил ее, чтобы бросить, не обеспечив всем, что обещал. Вольная — вот она, лежала перед ним, а нового завещания он так и не обнаружил. Может быть — только пока?
Нет-нет, остановил сам себя Владимир, это был злой умысел. Коварный и низкий. И теперь надо найти того, кто посмел убить его отца. Владимир бросил взгляд на его портрет — небольшую акварель в рамке из красного дерева, и тяжело вздохнул.
В этот миг ему показалось, что отец на рисунке улыбнулся и повернул голову к нему — художник запечатлел барона в профиль, как на медалях. И вот теперь отец смотрел ему прямо в лицо. Его взгляд был укоряющим и внимательным, и таким живым, что Владимир отшатнулся от стола и выбежал из кабинета.