Однако теперь им можно было ничего не бояться, и, ожидая, пока последует распоряжение двигаться дальше, они все вместе жили в доме, отведенном для мага. Особняк, хотя и стоял в центре города, был окружен литой чугунной оградою и прелестным садом, деревья в котором еще не утратили своей листвы и позволяли оставаться в нем невидимыми для любопытных глаз горожан, частенько приходивших поглазеть на знаменитость. Но однажды, вернувшись в сад за Соней, вот уже часа два сидевшей на скамейке под орешиной с французской книжкой, Анна не увидела сестры.
Соня, казалось, чувствовала себя много лучше, но чем скорее приближался день их отъезда в Петербург, тем тягостнее становилось ее молчание. За все это время она ни разу не поддалась на уговоры сестры рассказать о пережитом, о Ван Хельсинге. Соня как будто затаилась, погрузилась в свои воспоминания, ушла в себя. Конечно, она не отталкивала тех, кто стремился помочь ей, но принимала помощь без малейшего интереса и отклика. Она витала в облаках снов наяву, но думами своими ни с кем не делилась. И поэтому Анна старалась не выпускать сестру из вида — ненавязчиво, но постоянно она следовала за нею повсюду, стремясь уберечь от новых, пусть и случайных потрясений.
И вот — такая неожиданность! Соня пропала! Куда она делась, Санников не знал. Смутившись, он виновато объяснил, что отвлекся от наблюдения в окно, которое ему перепоручила Анна, пока говорила с Ван Виртом, принесшим радостную весть о скором отъезде, — Павел Васильевич сочинял послание Авдотье Щербатовой и увлекся письмом. Ван Вирт немедленно разработал план, и, разделившись, они разъехались по городу в поисках княжны.
Анне повезло — она первой нашла Соню в небольшой кондитерской, но, когда, взяв ее под руку, повела к коляске, дожидавшейся их на противоположной стороне улицы, услышала обращенный к себе возглас, в котором смешались и удивление, и почти мистический ужас:
— Баронесса! Вас ли я вижу?
— Простите? — Анна невольно подняла глаза на обратившуюся к ней женщину и обомлела — перед нею стояла невестка Каменногорского градоначальника. — Извините, но вы ошиблись.
— Нет-нет, Анастасия Петровна! Это вы, — настаивала молодая женщина, — вас трудно с кем-либо спутать. Я совершенно уверена! Мы виделись с вами в театре, и вы несколько раз приходили к нам домой, чтобы попросить моего тестя оказать вам помощь в розыске сестры. Так это она? Вы нашли ее? Ах, какая удивительная история! А мы считали вас погибшей! В городе говорили, что на карету, в которой вы ехали, напали разбойники! Мы все так переживали — такой ужас! Но, хвала Всевышнему, несчастье не коснулось вас! Это чудо, настоящее чудо! Постойте, куда же, постойте!..
Анна с мучительной улыбкой едва вынесла ее неумолкающую болтовню, уводя за собою Соню, и, почти не обращая внимания на идущую вслед за нею женщину, помогла сестре подняться в салон и похлопала возчика по плечу — давайте, миленький, побыстрее, поезжайте, поезжайте!
Выслушав ее рассказ, Ван Вирт, к тому времени тоже вернувшийся домой после безрезультатной поездки по городу, нахмурился, и его озабоченность тотчас же передалась Анне серьезным волнением.
— Вы уезжаете завтра же, — после минутной паузы сказал маг, — вы, княжна и Павел Васильевич.
— А как же вы? — растерялась Анна.
У господина чародея завтра — последнее выступление, и я намерен поддержать Карла, — кивнул Ван Вирт, — что, разумеется, не исключает того, что я сразу же покину город — в тот же вечер.
Соня к приказу немедленно уезжать отнеслась с полнейшим равнодушием — она и не понимала, кажется, что произошло. А вот Санников, наоборот, расстроился — он не успел отправить письмо в Каменногорск, и с этой поездкой отдалялся от Авдотьи все дальше и дальше, что делало его рассеянным и неузнаваемо мрачным. Но делать было нечего — все собрались и на рассвете, когда город еще спал, каретой, охраняемой жандармами и специально испрошенной для государственных нужд у местного начальника почтовой службы, они выехали в столицу.
Осень в Петербурге уже отстояла. С Невы дул холодный ветер, и Соня опять загрустила, так что Анна попала как будто между двух огней: по одну руку от нее сидел печальный Санников, по другую — сосредоточенная, с отсутствующим взором княжна. Уговорив Павла Васильевича остановиться у них и помочь ей какое-то время понаблюдать Соню, Анна попросила везти всех в Двугорское, где ее заждались уже дети. И если говорят, что дома и стены помогают, то Анна в полной мере ощутила на себе справедливость этой вековой мудрости.
За лето дети подросли и еще более сдружились, и теперь между ними, кажется, и не было никакого различия. Они обрадовались Анне и Соне, а Санников несколько вечеров подряд развлекал их рассказами, и созерцание этой идиллической картины заставило прослезиться всех — и саму Анну, и Татьяну с Никитой, и старую Варвару, которая потихоньку передала ей письмо, пришедшее днями от Михаила.
Репнин был счастлив ее согласию и предлагал Анне самой выбрать — дождаться его приезда с отчетом по инспекции или приехать к нему. По всему чувствовалось — последнему князь был бы более рад, ибо между строк читалось его волнение за постоянство принятого Анной решения. По-видимому, в глубине души Репнин боялся, что Анна передумает, но еще сильнее хотел исключить для самого себя вероятность подобного поступка. И потому дважды перечитав письмо, Анна расстроилась — только что пережив серьезное приключение, она была не готова немедленно ехать навстречу Репнину, но не будет ли ее просьба о передышке воспринята Михаилом как сомнение в правильности оговоренного между ними решения? Вопрос этот не давал ей покоя, но уже через несколько дней важность его стала казаться не столь уж значительной после визита нового уездного доктора к Соне.
— Поздравлю вас, княжна ждет ребенка, — улыбнулся тот, завершив осмотр, и Анна долго не могла поверить в услышанное, а потом новость утонула в объятьях и слезах радости.
То, что новость изменила Соню, стало заметно на следующий день — ее хандра слетела с лица, подобно осенней листве. Княжна сразу сделалась озабоченной прогулками и уже не пропускала завтраки. Соню интересовало все, что было связано с ее состоянием, и потому она терзала вопросами и сестру, и Татьяну, и постоянно звала к себе в комнату старую няньку — посоветоваться. И жалела, что в этой увлекательной игре не принимал участия Санников — за день до визита врача он уехал к родственникам мужа Авдотьи Щербатовой: по собственной инициативе он списался с ними и сейчас горячо взялся помогать ей, хотя все вокруг прекрасно понимали, что печется Павел Васильевич прежде всего о своем интересе, который теперь уже был вполне очевиден каждому. Но разве повернулся бы у кого язык упрекнуть его за то?
Впрочем, и повода для волнений о том больше не было — Анна видела, что Соню уже не волновала недавняя привязанность к ней Санникова. Она навсегда излечилась и от чувства вины перед ним, и от самоиронии к любовному чувству. Соня по-прежнему не торопилась открыть Анне душу, но, глядя на то, как сестра печется о своем будущем ребенке, она понимала, что в отношении Сони и неизвестного ей Ван Хельсинга не было фальши или банальности флирта. И Анну не могла не радовать не вдруг приобретенная сестрой серьезность и терпение, помноженные на заботу о ближних, чего они все были прежде с ее стороны лишены.