Пока хозяин звякал на кухне посудой, Вера через открытую дверь изучала фотографии на стене в кабинете. На официальных снимках хозяин дома стоял рядом с политиками – с каждым из трех президентов страны, с депутатами, священниками, дипломатами. Туристические изображали Голембо на фоне Эйфелевой башни, египетских пирамид и рядом с Ниагарским водопадом. Были и личные фотографии: с женой, детьми и с семьей Бессоновых. И еще стену украшали несколько крупных портретов Ксении Бессоновой, очень похожей на Алису. Только другая прическа говорила о том, что на фото не она, а ее мать…
Голембо вошел с подносом. На нем красовались изящные чашечки, чайник и сахарница с фирменным знаком в виде скрещенных рыцарских мечей. Вера осторожно взяла чашку, посмотрела ее на свет. Молочный фарфор напоминал тонкую китайскую бумагу. Сквозь него можно было различать предметы. О редкости сервиза говорила и ручная роспись.
– Этой посуде триста лет, – с гордостью сказал хозяин. – Сделана в Саксонии. Из рук тамошних мастеров выходят штучные произведения. Они и продаются попредметно, а не сервизами. А как иначе, если речь идет о подлинном произведении искусства?
– Мейсенский фарфор. Приятно пить из такого, – кивнула Вера. Казалось, она задалась целью непременно удивлять Голембо своей осведомленностью. – Но к делу, Вячеслав Демьянович! Вы были недовольны решением Алисы прояснить те давние события. Почему?
– А кому станет легче, если вы найдете сделавшего укол? Алиса не понимает, что это ничего ей не принесет, кроме новых страданий. Пусть прошлое остается в прошлом.
– Но вы, вероятно, не знаете, что из-за прошлого распался брак Алисы. Джон утаил от нее письмо отца – кстати, так же, как и вы, – и она его нашла случайно. Алиса уверена: муж не хотел иметь от нее детей, поскольку боялся, что она – дочь убийцы! А возможно, он думает, что она сама убийца.
– Бог мой! Какая глупость! Этот Джон – просто дурак. Вы же видели Алису, общались с ней. Может такое существо совершить убийство?! Ведь эта девочка – как живая вода! Понимаете, Вера Алексеевна? На нее можно просто смотреть, и этого достаточно, чтобы понимать смысл жизни на земле.
– Но теперь, когда вы знаете, зачем Алиса затеяла раскопки давно минувших событий, согласитесь ей помочь?
– Нет, – упрямо наклонил круглую седую голову Голембо. – Я и ей скажу, напрасно она это затеяла. Ничего хорошего не получится. И вам говорю – бросьте. Вы доктор – вот лечением и занимайтесь… Хотите денег? Сколько? Ну давайте, говорите.
Вера покачала головой:
– При всей симпатии к Алисе вы не в состоянии встать на ее место, почувствовать то, что она. При чем тут деньги? Ну хорошо, сколько вам нужно, чтобы забыть Ксению Бессонову?
– Что?! – Голембо вздрогнул и взглянул в сторону кабинета, на фотографии Алисиной матери. – Это шутка?..
– Сто тысяч долларов хватит? Полмиллиона? Чтобы снять ее фотографии со стены, убрать, отдать. Навсегда, насовсем. Вычеркнуть из памяти. Могу помочь, загипнотизировать… А? Вам же легче станет.
Голембо молча хмурился. А Вера продолжала:
– Ведь она вас угнетает, не отпускает. Я любовь вашу имею в виду. Поверьте как специалисту. Самые частые мои пациенты – именно с такой вот душевной болью от любовной раны, от разрыва, потери. Воспаление любви, перешедшее в хронику. Она жжет и изводит, издевается и мучит…
– Ни за что, – глухо сказал Голембо, – ни за какие сокровища мира я не откажусь от моих воспоминаний. Вы с ума сошли! – Он нервно закурил.
Вера вздохнула. В наступившей тишине она как бы случайно достала из сумки белый батистовый платочек. Это был тот самый платок из Алисиной шкатулки, заранее надушенный Верой. Она помахала перед своим лицом вышитым лоскутком, словно отгоняя сигаретный дым. Голембо снова вздрогнул.
– Какие у вас хорошие духи… – Он втянул ноздрями воздух.
– «Анаис», – с самым невинным видом сказала гостья.
– Это же любимые духи Ксении! Я их ей дарил каждое восьмое мар… та! – Мужчина запнулся, будто споткнулся о невидимую преграду. – Подождите… Она говорила не «надушиться», а какое-то смешное словечко… Как же она говорила? – Он машинально взял из Вериных рук платочек. Прикоснулся им к своему лицу. – Вспомнил! Она говорила «освежиться» духами.
Он помолчал немного, потом стал вспоминать:
– Знаете, как мы познакомились? Они тонули в Блюдце. Это озеро рядом с нашими дачами. А я катался на катамаране и любовался ими. Но не решался приблизиться и внаглую завязать знакомство. А тут такой случай! Я в молодости был мастером спорта по плаванию. Вытащил их обеих на берег. И знаете, что меня тогда больше всего потрясло в этой женщине? Она стала хохотать! Причем не в истерическом припадке перепуганной дамы. Ксения смеялась оттого, что они с дочкой могли утонуть в «блюдце»! Ей это показалось безумно смешным! Она не боялась гибели – ее смешила сама ситуация: утопиться в озере с таким названием! Вот с той самой секунды я… влюбился. Самое забавное, что моя любовь не была омрачена ни взаимностью, ни простым сексом из жалости.
Вера кивала, ее молчаливое сочувствие подбадривало Вячеслава Демьяновича.
– Да, я любил Ксению, – грустно улыбнулся он. – Но безответно. Она была предана Павлу. Э! Да что сейчас об этом говорить!
– Что вы думаете о последнем письме Бессонова?
– Буду с вами откровенен, Вера Алексеевна. Я и в самом начале, когда Ксюша умерла, не верил в то, что Пашка сделал укол морфина. Чтобы совершить эвтаназию, нужен другой характер, не Пашкин! Для этого нужно уметь брать на себя ответственность! А этого Бессонов никогда не умел! Так что я вполне допускаю – кто-то другой, кто-то из близких Павла это сделал. А он взял на себя.
– Как вы думаете, кто это мог быть?
– А тут особенно и думать нечего. Витька, тот еще тип! Он ради своего комфорта и удобства вполне способен по трупам пойти. Или бабушка Влада. Она так Ксюшу ненавидела, что могла ее убить еще тогда, когда та была здорова! Гадюшник…
– А сама Алиса? – задала провокационный вопрос Вера.
– Нелогично, – пожал мощными плечами бизнесмен. – Зачем ей тогда все это ворошить? Да еще с вашей помощью? Все уже забыли ту историю…
– Из нашего разговора я поняла, что вы не забыли.
– Не забыл. Ксению нельзя забыть…
Они замолчали. Несколько минут было тихо.
– Как вы относитесь к роману «Мастер и Маргарита»? – неожиданно спросила Вера.
– А при чем тут… – удивился Вячеслав Демьянович. – Восхищаюсь, конечно, как и всякий интеллигентный человек. И творчество Булгакова уважаю, и эту книгу считаю великой. А что?
– Там есть эпизод, когда Левий Матвей хочет зарезать Иешуа, своего учителя, которого везут на казнь. Зарезать, чтобы «спасти», как он сказал, от невыносимых мучений. Спасти, понимаете? Очень важное слово. Потому что Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, должен избежать истязаний. И мысль об убийстве учителя Левий называет «простой и гениальной». Что это, как не своего рода эвтаназия? Как вы относитесь к этому?