Замигал светофор, «четверка» с ребятами попыталась объехать притормозивший КамАЗ, чтобы успеть проскочить перекресток… Но, «затанцевав» на скользкой дороге, машина со скрежетом впилилась правым боком прямо в подножку КамАЗа. Я затормозил и прижался к тротуару.
Морщась от боли и прижимая к себе руку, из раскореженной машины вывалился Зудинцев.
— Твою мать! — орал он на водителя КамАЗа, хотя тот явно был не виноват. — Князь, Родька грудью треснулся, нужно в травму везти. Езжайте без нас. А я еще за хлопцем послежу… Э-э, где он? Стой!..
Тень Спайдера метнулась через дорогу и скрылась в черной подворотне. Ну это ты зря. Теперь уже твой папочка тебе не поможет.
Я быстро сел за руль и, махнув Георгию рукой, рванул вперед. Минут через двадцать мы были возле станции.
— Включи свет, Зураб, — сказала Нонна, разворачивая план местности, нарисованный Спайдером. — Кажется, вот он — котлован. Оставь машину в кустах, пойдем пешком.
Мы пробирались мимо товарных составов. Ветер со свистом рвал листву и хлестал нас по щекам. Гудели проходящие поезда, летели цепочки освещенных окон электричек, вибрировали рельсы.
— Князь, хочешь согреться? — Нонна достала из плаща фляжку с коньяком.
Мы отхлебнули по глотку.
— Зачем ты здесь, Нонна? — с улыбкой спросил я. — Почему не дома, не с детьми? Почему на холодном ветру?
— А мне казалось, Князь, что ты хорошо разбираешься в женщинах, — усмехнулась Нонна. — А ты… эх, ты.
Я не стал уточнять, что она имела в виду.
Мы стояли на краю котлована. Нонна снова развернула бумажку с каракулями Спайдера, и я посветил ей зажигалкой.
— Вон та бетонная плита, напротив, — показала Нонна. — Под ней тайник.
— Тогда готовь камеру…
— А она готова. И уже настроена на ночной режим.
— Ты удивительная девушка, Нонна.
Мы присели под кустами на мою расстеленную куртку.
— Тихо, Нонна. Смотри!
Невысокая тень в плаще-дождевике крадущейся походкой приближалась к бетонной плите.
Нонна подняла камеру и бесшумно включила ее. Я замер. Но и тень замерла тоже. Между нами было меньше десяти метров.
И вдруг я растерялся. Что делать дальше? Сейчас Фосген достанет «тэтэху» и спокойно уйдет. И мы уже никогда не докажем, что они со Спайдером причастны к убийству. Но пока он не достал оружия, брать его тоже нельзя — у нас не будет доказательства. Выходит, надо дождаться, пока у него в руках появится пистолет… И выйти с ним один на один? Я бы сделал это, если б рядом не было Нонны. Господи, будь опер Зудинцев — он бы сообразил, как с нами действовать… Но нет Зудинцева, нет. И рассчитывать я могу только на себя.
Прошли секунды — и тень в дождевике начала стремительно удаляться от серой плиты. За сеткой дождя она выглядела почти бесплотной. Еще пять-десять секунд — и она совсем растворится в темени и дожде.
Я пригнул Нонну к земле и крикнул, что есть мочи:
— Фосген! Не двигаться! Уголовный розыск!
Тень обернулась, вскинула руку, и мое плечо обожгло болью…
Улыбка Чабана была укоризненной. Белые зубы светили сквозь ночь. Я не мог этого видеть, но я видел все четко, в деталях.
Снова полыхнула вспышка в темноте, и я непонятно как ощутил, что пуля, выпущенная из ТТ с глушителем, летит прямо в объектив видеокамеры, к которому припала Нонна. Взметнувшись телом навстречу Чабану, я принял эту пулю, затем еще две… но одну так и не успел. Я физически ощущал ее полет, но ничего не мог сделать.
А открыв глаза, я увидел сияющий караван хребтов. Клекотали орлы, дымились костры, гуляли отары овец. Сидели за длинными столами люди, пили чачу и вино, закусывали дымящейся бараниной и горячим хлебом, испеченном на тамдыре. Я увидел своих родителей, своего дедушку-чекиста, с которым никогда в жизни не встречался. Я увидел своих однополчан, с которыми попрощался еще пятнадцать лет назад. Я увидел сгоревшего год назад в своей квартире Костю Пирогова. И услышал радостный крик «Амира!» — Марат Усманов махал мне рукой с рогом, наполненным до краев грузинским вином.
Мир был искрящимся и прекрасным…
…искрящимся…
…и прекрасным…
Рассказывает Андрей Обнорский
Сентябрь зашелестел оранжевыми, желтыми, красными крыльями… Сентябрь прошелестел потерями. Всего месяц назад я был легок и беспечен. Легок и беспечен.
Сегодня — тридцатое сентября. Мой день рождения. Раньше я любил этот праздник. Любил принимать поздравления и получать подарки. Любил легкий ажиотаж внутри себя… Сегодня — тридцатое сентября. И пустота внутри. До ощущения вакуума в голове. До звона. До хруста. До скрежета.
А еще месяц назад все было по-другому…
…Я приехал к Худокормову и рассказал ему, что нашел тех уродов, которые напали на него. И часы, подаренные неизвестным мне Б. К., скоро к Яну Геннадьевичу вернутся. Деньги — уже нет, но это, как говорится, селяви.
Худокормова на следующий день выписали, и в помещениях Агентства снова зазвучал его голос: «Мотор!»… Тогда, помнится, меня слегка раздражала вся эта суета. Теперь мне ее не хватает.
Он повернулся и двинулся к дверям кафе. Я пошел следом. Я еще ничего не понимал, но уже догадывался…
Беркутов сидел на диване около гардероба. Он сидел, запрокинув голову, с закрытыми глазами и мокрой салфеткой на нижней части лица. На салфетке расплывалась кровавое пятно. На сорочке Беркутова тоже была кровь.
— Ну, — сказал Петренко, — как все это понимать?
Вопрос был обращен ко мне, но сформулирован неконкретно. Я пожал плечами:
— Не знаю… Что, собственно, произошло?
Андрея уже увезли на «скорой», мы с Петренко сидели за столиком, и мне сквозь стеклянную дверь хорошо был виден холл и диван, на котором еще пять минут назад сидел Беркутов. Гардеробщик стирал со светлой кожи дивана капли крови. Петренко сделал глоток пива и сказал:
— Вы собирались поужинать?
— Да, мы еще утром об этом договорились.
— А потом ваши планы изменились?
— Почему?
— Я не знаю почему. Я вас спрашиваю: почему вы решили изменить место встречи?
— Да что за бред? Вы сами видите: я приехал именно сюда. Опоздал немного, но тем не менее приехал.
— Вижу, что приехали… Если б вы не позвонили Беркутову и не перенесли место встречи в «Коралл», ничего бы с ним не случилось.
— Да что за бред? Какой, к черту, «Коралл»? Какой звонок?
Петренко снова внимательно — очень внимательно! — посмотрел на меня. Кажется, хотел что-то сказать, но ничего не сказал, а поманил пальцем бармена. Бармен — рожа масляная — подскочил. В глазах преданность.