— Действительно, сюжет поразителен.
— Это не сюжет, мистер Степанов, это жизнь, а она всегда трагедийна. Проследите, как танцевали акции многих компаний накануне переворота в Чили. Или проанализируйте, как ртутно скакали цены на акции Родезии накануне прихода к власти национального правительства; за спиною, если так можно выразиться, этих скачков стояли кланы, интересы которых тайны, могущественны и не управляемы никем, кроме двух-трех стариков, страдающих язвенной болезнью или гипертоническими кризами…
— Очень интересно проследить связи между людьми, втянутыми в кровавую игру, я это имел в виду, когда говорил про сюжет…
— Тогда есть сюжет почище… Интересы политиков и банкиров сплетаются еще более явственно — при всей тайности предприятия, — когда начинается игра на повышение.
— А это как?
— Это так: я ставлю на того же "мистера игрек". Как и в случае "шорт", я знаю, что он придет к власти двадцать пятого мая в девять утра, именно утром, ибо я должен начать игру на бирже в тот момент, когда "игрек" сядет к микрофону в президентском дворце, в кресло, залитое кровью убитого предшественника, и обратится к нации со словами поздравления по поводу избавления от тирании коммуниста "икса" или националиста "зета", или правого экстремиста "даблью". Понятно, я поставил условием прихода "игрека" к власти то, что в течение ближайших двух лет он не будет продавать свое серебро или марганец ни одной корпорации, но возьмет в Международном валютном фонде кредит под будущий товар из расчета две тысячи пятьсот долларов за единицу товара. Я заранее подписываю договор с "игреком" о том, что он будет лишь мне продавать товар через два года за пятьсот долларов. И я начинаю через своих дилеров взвинчивать цену. Начинаю покупать за тысячу долларов, тысячу двести, тысячу четыреста… Начинается бум, все кидаются покупать акции, которые пошли в цене… "Игрек" взял власть. Товар никому не продает, только мне. И через два года я пускаю на бирже акции "игрека" по моей, монопольной цене.
— Мистер Вернье, мне было очень интересно слушать вас, многое прояснилось, спасибо… Последний вопрос… Один наш с вами коллега, точнее говоря, одна — речь идет о журналистке, выдвигает версию возможной связи концерна Дигона с делом Грацио… Как вы относитесь к такого рода допуску?
— Эту журналистку зовут Мари Кровс, не так ли? Дело в том, что эта версия не столько ее, сколько моя, во-первых. Я выдвинул ее месяца четыре назад, когда мы были неразлучны с Мари, во-вторых. И, в-третьих, эта версия базируется не на допуске, но на тех фактах, которые я вам открывать не намерен.
— Почему?
— Да потому, что мне жаль вас. Вас уничтожат, если узнают про то, что вы знаете. Меня, впрочем, тоже, поэтому молчу.
30
15.10.83 (19 часов 49 минут)
— Он мелкий, трусливый сластолюбец, — очень тихо сказала фрау Элизабет Пике доктору Кроллю. — Я прожила с ним девятнадцать лет, видела его в разных переплетах… Все те годы, что мы были вместе, я, в сущности, ждала, когда он попадет в Лапы какой-нибудь бабенки. Дети — ни Мари, ни Ганс — не верили мне, любили его больше, чем меня, потому что он хороший актер… Теперь наконец они убедились в моей правоте, теперь они со мною…
— Но карты говорят, что он был искренен с вами, — сказал доктор Кролль, тронув длинными пальцами с обгрызанными ногтями червового туза. — Впрочем, я готов посмотреть по старогерманскому раскладу, рейнский вариант незаменим в такого рода коллизиях… Вы родились в маленькой деревне, что спускалась по ущелью к берегу Рейна, не правда ли?
— Да, именно там, — ответила Элизабет Пике, и большие красивые глаза женщины сделались испуганными, а потому беззащитными. — Мне говорили, что вы знаете все про тех, кто к вам приходит, но я не могла представить, что вы можете угадать даже место рождения…
— Это просто, — отрезал доктор Кролль. — Я настроился на вас, я выполняю свою работу, фрау Пике, причем весьма высокооплачиваемую, я раскрепостил мои магнитные поля и отдал вашим полям свою энергию. Я даже увидел сейчас, какой была ваша деревня: всего двадцать, тридцать дворов, не более того; лишь два или три новых дома, остальные старого типа, с деревянным каркасом, очень много красной герани в окнах, разве я не прав?
— Да, — женщина завороженно кивнула, — у нас в деревне было всего три новых дома, вы совершенно правы…
Доктор Кролль неторопливо раскидал карты, отбросил семь последних в сторону, закурил, сожалеюще заметил:
— Вы еще любите его? Или карта лжет?
— Не знаю. Иногда ненавижу, но порой мне, в сущности, жаль его…
— А как быть с трефовым королем, что подле вас?
— Это другое.
— Ну, хорошо, и что же это? Как объяснить это другое? Вы увлечены им? Или обычная дань естеству?
— Не знаю. Наверное, мне нужен рядом именно такой человек.
— Вы преклоняетесь перед ним? Он умен? Силен? Надежен? Богат? Или он покорил вас другими качествами? Девятка червей, лежащая между вами и этим королем, странная карта, в такого рода рейнском раскладе она свидетельствует о разном, как толковать. Вы хотите, чтобы я остановился на этом аспекте вашего настоящего и будущего?
— Да, — чуть помедлив, ответила Элизабет Пике. — Хотя я живу в прошлом, я не верю в будущее, его, в сущности, нет уже для меня…
— Это как сказать… Как сказать. — Доктор Кролль открыл карты, лежавшие под пиковой дамой, раскидал их веером; первыми лежали девятка, десятка и король пик. — Это к смерти, фрау Пике, нет, нет, не к вашей. Скорее, к гибели кого-то из близких… Вы еще считаете вашего мужа своим близким?
— Не знаю.
— Если хотите, я могу обратить этот удар на того, кто враг вам… За вами решение… Или все-таки вы хотите вернуть его?
— Да, я хочу его вернуть… Не для себя — для Ганса, мальчик, в сущности, привязан к нему…
— Расскажите мне, — тасуя (карты, поинтересовался доктор Кролль, — на что острее всего реагирует ваш бывший муж? На мягкость иди силу? На страх или на радость? Что точнее всего может на него подействовать?
— Он трус, невероятный трус, я же помню, что он говорил мне, когда мы были молоды, он лишен стержня…
— Словом, вам кажется, что если я попытаюсь что-то предпринять в плане ваших интересов, то это надо делать без экивоков, сразу, наотмашь?
— Только так.
— Расскажите что-нибудь такое, за что можно уцепиться. Если только вы и вправду намерены просить меня, чтобы я вернул его вам… Что может испугать его?
— Не знаю, — растерянно ответила женщина. — Я знаю про него все, но не знаю, чем его можно испугать… Я думала, он вернется, когда дети перестали видаться с ним… Наверное, ему станет очень страшно, если он не сможет и дальше содержать Ганса, помогать ему.
— Он любит детей?
— Мне так, в сущности, казалось порой…
Доктор Кролль снова разбросал карты, усмехнулся трефовой десятке, лежавшей подле червового короля, поинтересовался: