В одиннадцать двадцать он кончил разговор с Гамбургом, записал все адреса и телефоны в свою растрепанную книжку, посмотрел по справочнику, где находится итальянское консульство в Лугано, нашел телефон своего римского издателя. "Позвоню утром, попрошу послать телекс в здешнее консульство, трехдневную визу для туристов итальянцы дают сразу же, на месте, без запроса в их МИД". Вышел на набережную; террасы, где вечером стояли сотни столиков, вынесенные из баров и "ристоранте", были пусты, гасили свет, ежедневный праздник окончился; в пиццерии "Дон Карло" возле стойки толпились несколько мусорщиков; Степанов попросил налить двойное виски без воды и льда, выпил, ощутил запах дымка, самогонки бы шандарахнуть, которую Зубаниха в былые времена гнала на Плещеевом озере: осенние рассветы там тяжелые, выпь кричит тревожно, даль видна словно бы на сислеевской картине, как сквозь папиросную бумагу, туман слоится, зримый, близкий, цветом похожий на церковные благовония, клубящиеся в храмах, господи, как домой хочется, сил нет!
— Еще виски, — сказал Степанов и повторил прекрасное итальянское "прего" — "пожалуйста"; истинно требовательная вежливость; когда же мы начнем по телевидению давать уроки этики? Петр когда-то начал это, а потом не до того было, да и Петра погубили, а сейчас самое время, ведь так собачимся, стыдоба сплошная; отсутствие внешней культуры отнюдь не всегда компенсирует культура внутренняя, право…
— Двойное? — спросил бармен, с интересом разглядывая Степанова.
— Только так.
— Синьор — американец?
— Русский.
Бармен присвистнул.
— О-ля-ля, вы первый русский, которого я вижу в жизни! Мой отец был у вас в плену, говорил, что в России живут очень хорошие люди, давали докуривать сигареты, не били и угощали своим хлебом черного цвета…
— Бывало, — согласился Степанов. — Здоровье вашего папы…
— Памяти папы, — поправил его бармен. — Он умер.
— У нас в России говорят: пусть земля ему будет пухом.
— Я не очень-то хорошо знаю английский… Что значит "пухом"?
— Ну, чтоб ему было мягко лежать…
— Спасибо, синьор, теперь я понял… Вы здесь по делу?
— Да.
— А кто вы по профессии?
— Литератор.
— Пишете статьи в газеты?
— Это тоже… Вы здесь давно?
— Семь лет… Швейцария — устойчивая страна, валюта стабильна, бизнес идет хорошо, особенно летом, масса туристов, пицца — именно их пища, дешева и голод утоляет…
— Ваша пиццерия, наверное, дорого стоила?
— Да, я вколотил в нее все свои сбережения… Раньше здесь был бар, дохленький бизнес, на кофе денег не сделаешь, люди хотят дешево перекусить, и чтоб с национальным колоритом…
— А почему прежний владелец продал бар?
— Старик… Немец… Он был одинокий, нацист… Знаете, что есть "оппель", называемый "Аскона"?
— Не знаю.
— Это благодарность городу за то, что во время войны Гитлер отправлял сюда на лечение своих раненых летчиков: никаких бомбежек, еды хватало, девки бесплатные… Нет, сейчас-то они знают рынок, я говорю о войне… А старик был одинокий, трудиться надо от темна до темна, официанты требуют большой оплаты с оборота, а мы работаем семьей.
— Кто оформил вам купчую? Адвокат?
— Это у него был адвокат, у синьора Лоренца, а я просто взял да и принес деньги. Когда есть наличные, адвокат не очень-то нужен.
— Где вы совершили купчую?
— В префектуре, двадцать минут времени, с этим у швейцарцев легко, только в Италии мучают бумажками и надувают на каждом шагу, такие уж мы люди…
Степанов усмехнулся.
— Это непатриотично — бранить свой народ…
— Почему? Наоборот. Непатриотично закрывать глаза на плохое, детям будет жить страшно, люди должны говорить о своих недостатках открыто…
…В девять часов утра Степанов был в префектуре.
В девять двадцать он получил новый адрес бывшего владельца виллы "Франческа" синьора Жовенти.
В десять сорок синьор Жовенти проводил Степанова до двери своей квартиры на виа Комунале, пожелав ему хорошего путешествия.
Свою виллу, которая раньше называлась "Натали", он продал адвокату римской кинопродукции "Чезафильм" синьору Ферручи.
Степанов сел в машину и полистал свои записи; все сходилось; именно адвокат Ферручи защищал Дона Баллоне, когда тот был вызван в суд по делу о Франческе Сфорца.
67
Цепь (иллюстрация № 5). 22.10.83
…О полете Мари Кровс на Сицилию, в Сиракузу, к Стефану Ричардсу, профессору истории Гарвардского университета, поселившемуся после выхода на пенсию в Италии, ЦРУ узнало через семь минут после того, как она положила трубку телефона, договорившись с американцем о часе и месте встречи.
…Через час в филиал ЦРУ, обслуживающий шестой флот США в Средиземном море и базирующийся в Палермо и Катании "под крышей" страховой компании "Иншурэнс интернешнл", ушла шифровка, в которой службе предписывалось организовать запись разговора профессора Ричардса и Мари Кровс.
…Поэтому в маленьком зале пиццерии "Лас Вегас", где Ричардс назначил Мари свидание, в тот самый час, когда она приехала туда, уже находились три техника ЦРУ с портативными аппаратами, которые записали весь их разговор.
…Расшифрованная запись беседы отправлена была в Лэнгли немедленно.
"Кровс. Профессор, я благодарна за то, что вы столь любезно прервали работу над своей книгой и нашли для меня время.
Ричардс. Это грех — не откликнуться на просьбу такой очаровательной дамы. Выкладывайте, что там у вас, я постараюсь ответить на вопросы.
Кровс. Вы занимались мафией…
Ричардс. Я занимаюсь ею, так точнее.
Кровс. Простите… Вы занимаетесь мафией… А меня интересует все, связанное с делом Грацио, с гибелью его жены, с поиском Шора, который, правда, больше ничего уже не может искать, и с загадочным убийством Витторио, бывшего телохранителя Грацио…
Ричардс. Вы хотите писать об этом?
Кровс. Да.
Ричардс. Сколько вам лет?
Кровс. Двадцать девять.
Ричардс. Надоела жизнь?
Кровс. Наоборот. Я очень ее люблю, поэтому и хочу выступить в печати.
Ричардс. Это патетика… Вас уничтожат, если вы сейчас тронете болевые точки синдиката, мисс Кровс. После того, как произойдет нечто, а оно, видимо, должно произойти, публикуйте, но не раньше…
Кровс. Вы же не боитесь публиковать свои статьи о синдикате?
Ричардс. Еще как боюсь, мисс Кровс… Еще как… Причем я пишу историю, а не сегодняшний день… Историку вообще опасно соваться в сегодняшний день, это как жернова, слепые и направленные, перемелят — муки не останется… Потом я старый, я уже отжил, мой страх особого рода, я боюсь не за тело, а за то, что осталось нереализованным в башке, вот чего я боюсь. Что будете пить?