72
24.10.83 (12 часов 43 минуты)
Комиссар Матэн склонился над Шором, погладил его ладонью по осунувшемуся лицу, заросшему кустистой седой щетиной, улыбнулся грустно и тихо сказал:
— Я не надеялся увидеть тебя живым…
— Я тоже не надеялся увидеть себя живым…
— Ты ничего не соображал, Соломон… Клиническая смерть… Тебя вытащили из небытия… Ты был обречен…
— Отчего ты не пришел вчера ко мне?
— Не пустили врачи.
— Я так тебя ждал…
— Они сказали, что тебе нельзя еще ни с кем общаться… Меня пустили всего на десять минут…
— Посиди подольше… А я посплю…
— Так ведь они сказали, что ты все время спишь…
— Нет, — Шор покачал перебинтованной головой, — Я все время жду.
— Кого ждешь?
— Смерти.
— Ты будешь жить, опасность миновала…
— Потому я и жду смерти… Меня должны были убить и не смогли. Значит, добьют… Ты нашел кого-нибудь?
Матэн покачал головою.
— Никаких следов… Может быть, ты помнишь номер машины?
Шор судорожно вздохнул.
— Дай мне воды,
Матэн взял со столика соусницу, подложил ладонь под шею Шора, напоил его, вытер подбородок салфеткой и спросил:
— Хочешь, я пришлю апельсинового сока? Он очень хорош при сухости во рту.
— Мне дают, спасибо. И лимонный тоже дают, только у меня от него еще больше сохнет язык… Посмотри, у меня очень большой язык?
— Не выдумывай, Соломон… Язык как язык…
— Черный?
— Розовый. Такие бывают у новорожденных…
— Дай затянуться…
— Тебе нельзя.
— Я знаю, что нельзя… Но мне очень хочется… Только одну затяжку… Погреть легкие.
— Соломон, я не сделаю этого… Я был бы тогда врагом тебе… А я твой друг… Подожди… Окрепнешь немного, и я принесу тебе пачку "голуаз".
— Только без фильтра.
— Хорошо, без фильтра…
— Можешь посидеть рядом еще чуть-чуть? А я посплю…
— Спи. Я посижу.
Шор закрыл глаза и сразу же провалился в тревожный сон. Матэн смотрел на его лицо неотрывно; достал сигарету, сунул в рот, пожевал табак; мучительно хотелось курить; только бы Шор ничего не помнил, подумал комиссар; действительно, все это ужасно; из всех тех, кто задает мне вопрос о том, как себя чувствует Шор и что он говорит, один наверняка связан с убийцами; действительно, Шора по жестоким законам начатой игры надо ликвидировать, если он хоть что-либо помнит… Только б ему отшибло память, бедняге. Джон Хоф так хотел, чтобы его отвели от расследования… Неужели он… Нет, этого не может быть… Человек его профессии обязан все знать, это верно, но чтобы санкционировать такое… Нет и еще раз нет… Но кто же тогда? Или я лгу себе? Ведь в самой глубине души допускаю такую возможность… Когда на меня жмут сверху, я порой тоже закрываю глаза на то, что делают подчиненные, только бы выполнить приказ, это по правилам, мир устроен жестоко. Мерзко ощущать свою раздвоенность… Но иначе, вероятно, выжить нельзя, сомнет и раскрошит, все так устроено, чтобы сохранялись те, кто умеет плыть по течению, а не против него, нельзя нарушать равновесие, самое страшное — нарушить баланс, а Шор замахнулся на мнение, которое близко к государственному, такое не прощают, конец предопределен, и ничего нельзя изменить, человек бессилен перед обстоятельствами, Кафка прав, все мы крошечные детали громадной машины, которой управляют помимо нас, по своим законам, не людским, а каким-то надмирным, жестоким, подчиненным одной лишь цели сохранить статус-кво; любым путем, любой ценою сохранить существующее… Действительно, надо посадить сюда сестру… Пусть кто-нибудь постоянно следит за палатой… От греха… Через окно его не достанут, если и впрямь кто-то заинтересован в том, чтобы он отсюда не вышел, домов напротив нет, клиники стали строить умно, тяжелые больные видят лишь небо, оно едино, все мы там будем, впрочем, неизвестно, в каком отсеке, рай отличается от ада, хорошо бы хоть в чистилище попасть…
Матэн усмехнулся, вспомнив, как на конгрессе криминалистов в Алжире русский профессор из института права произнес забавный спич о том, как человек попал в рай и как там было прекрасно — и ангелы пели, и молочные реки текли в кисельных берегах, и неведомые птицы порхали вокруг тенистых деревьев, но в конце концов, по прошествии лет человеку стало скучно, и он обратился к апостолу Петру с просьбой разрешить ему туристский вояж в ад. Легко получил на это соизволение и оказался в аду, встретил там друзей, погудел от души в ресторане, стриптиз, цыгане и все такое прочее, переспал с прекрасной девкой в номере отеля, вернулся — к указанному сроку — в рай, и стало ему там до того тоскливо, что он запросил у апостола право перебраться в ад навсегда, ему дали такое право после долгой беседы, отговаривали, рекомендуя еще и еще раз подумать, но человек был непреклонен и перешел в ад, но в этот раз не было ни кабачков Монпарнаса, ни цыган, ни отелей с потаскушками на Монмартре, была котельная, где на плите жарили грешников, а вокруг суетились деловые черти с рогами, и новообращенный жалостно закричал: "Господи, да что же это?! Все ведь было иначе в первый раз!" И апостол, явившийся ему в небесах, разъяснил: "В этом, милый, вся разница между туризмом и эмиграцией…"
Матэн откинулся на спинку стула, и в тот же миг Шор открыл глаза; они были полны ужаса.
— Что ты? — спросил Матэн. — Приснилось плохое?
— Нет, нет… Я сплю без сновидений… Ты очень торопишься?
— У меня еще есть несколько минут. Хочешь, я пришлю сюда Папиньона? Он, правда, сидит в бюро вместо тебя, работы невпроворот, но он предан тебе, как пес…
— Кто ведет дело Грацио?
— Ну его к черту, это дело, Соломон… У нас его забрали, и слава богу…
— Кто забрал?
— Тайная полиция.
— Почему?
— Не хочу интересоваться больше этим делом, — ответил Матэн. — Я посчитал для себя лучшим вообще забыть о нем. Ну их к черту. Итальянцы, они все мафиози, и не спорь, пожалуйста, это действительно так.
Шор почувствовал, как в глазах его появились слезы. Да, Матэн всегда был мне другом, он думает так же, как и я, он надеялся, что я все забыл, хотя над ним еще больше начальства, чем надо мной, и ему ужасно трудно. Матэн человек простой, маленький человек, который боится этой жизни так же, как я, и он дал мне совет, чтобы я все забыл, а он не имел права на это, я очень хочу забыть, я сделаю все, что можно, лишь бы забыть тот номер, что был на машине, которая меня убивала, только смогу ли я забыть его? Наверное, смогу, я же смог забыть лицо Эриха, почему бы мне не забыть номер машины, которую вел сегодняшний фашист?
73
Из бюллетеня Пресс-центра: