Глеб обнаружил, что на этом месте в его воспоминаниях зияет довольно большой пробел. Свободный конец пряжи, за который он начал было тянуть, опять застрял, затянулся в тугой узел, из которого тут и там выглядывали какие-то обрывки – что-то про слепоту, про то, что и сам он будто бы слеп, но скоро прозреет и станет одним из тех слепых, которым дано видеть лучше любого зрячего, и даже что-то о банде Графа, который, по словам старухи, затеял действительно жуткое, неслыханное дело и которого поэтому просто необходимо остановить. При этом – и это теперь виделось Глебу четко, как на хорошем фотоснимке, – из-под сомкнутых старушечьих век показались и медленно сползли, затерявшись в морщинах, две скупые, мутные слезинки…
В темном дверном проеме, откуда тянуло вкусными запахами кофе и готовящейся еды, снова возникла чья-то голова. Секунду спустя к первой голове присоединилась вторая, за ней – еще одна. На окне зашевелились, раздвигаясь, планки жалюзи, и между ними образовалась продолговатая щель, похожая на приоткрытый беззубый рот. Торчать на солнцепеке, и дальше выставляя себя на всеобщее обозрение, было попросту глупо. Глеб хотел повернуться и уйти, но вспомнил, что задолжал хозяину заведения, и задолжал крепко – хороший скотч недешев.
Он решительно сдвинулся с места и зашагал к кафе, на ходу нащупывая во внутреннем кармане бумажник. Зрители снова попрятались; они напоминали детишек, с опасливым любопытством наблюдающих за одиноко бредущим по улице быком и готовых с визгом разбежаться в разные стороны, как только объект их любопытства повернется в их сторону.
Глеб переступил порог, и глазам сразу полегчало в царившем внутри прохладном полумраке. В кафе оказалось полно народу – как местных жителей, так и приезжих. Разумеется, все, кто присутствовал при утреннем разговоре Глеба с гостиничным служащим Стояном, были тут как тут и даже сидели на своих прежних местах, только небритый парень пересел за столик к панкушке и ее одетой в черное собеседнице – для того, наверное, чтобы без помех делиться с ними соображениями по поводу происходящего.
Когда Сиверов вошел в кафе, никто не повернул головы, лишь хозяин бросил в его сторону быстрый взгляд, кивнул, как знакомому, и сразу отвернулся, но Глеб почти физически ощущал концентрированный напор людского любопытства – вполне доброжелательного, но вместе с тем опасливого. Что ему с этим делать, он понятия не имел – знал только, что такая широкая известность наверняка станет помехой в работе.
Он прошагал между столиками прямо к стойке и, вынув из бумажника деньги, положил их перед хозяином.
– Выходит, новость была хорошая? – с полувопросительной интонацией заметил тот, и Глеб почувствовал, как все кафе напряглось в ожидании его ответа.
– Даже не знаю, – с трудом подобрав слова, ответил он на кошмарной смеси двух языков.
– Значит, хорошая, – констатировал хозяин и небрежно смахнул деньги с прилавка в ящик кассового аппарата. – Когда новость плохая, всем это сразу понятно. Только про хорошие вести люди часто не знают, радоваться этим вестям или горевать. Хорошая весть – то добре, товарищ. Выпей.
Не дожидаясь ответа, он наполнил цилиндрическую стеклянную стопочку и придвинул ее к Глебу жестом бармена с Дикого Запада. Сиверов, который, собственно, не собирался пить, находясь при исполнении да еще и в начале дня, заколебался. Умнее было бы выпить кофе, но свободные места за столиками почти отсутствовали, а это означало, что пить кофе придется под любопытными взглядами посетителей. Спорить с радушным хозяином тоже не хотелось, потому что спор дал бы последнему отличный шанс затеять долгий разговор. И Глеб, махнув рукой на все свои правила и принципы, взял со стойки предложенную выпивку.
Ракия оказалась теплой, отвратительной на вкус и очень крепкой. От души понадеявшись, что эта забористая штука хоть немного прочистит ему мозги, Глеб бросил в рот пару зернышек соленого арахиса из придвинутой хозяином вазочки, поблагодарил, кивнул на прощанье и торопливо вышел из кафе на залитую солнцем площадь. «По улицам слона водили», – с неудовольствием подумал он.
Свернув за угол, где посетители кафе уже не могли его видеть, он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Обнаружилось, что он понятия не имеет, куда ему теперь идти. Следовало, наверное, вернуться на автобусную станцию: очень может быть, его клиенты в данный момент как раз околачивались там, дожидаясь оказии, чтобы поскорее покинуть так неприветливо встретивший их городок. Такое решение показалось Глебу слишком простым, но другого варианта у него не было, и, сориентировавшись, он двинулся к центру городка.
«Сердце у тебя правильное, – говорила ему старуха, рассеянно вороша пальцами лежащую перед ней на столе горку сахарного песка. – Слушай его, и никогда не ошибешься. Сердце подскажет, что правильно, а что нет. Не станешь его слушать – плохо кончишь. Только дурень не слушает доброго совета, ему гордыня глаза застит. Вот и получается, что иной зрячий хуже слепого, добра от зла не отличает…»
Он честно попытался внять совету и прислушаться к голосу своего сердца, но ничего особенного не услышал. Сердце у него было на месте и уже не бухало, как сваебойная машина, а билось спокойно и ровно. Оно ничего не нашептывало Глебу; по правде говоря, он его вообще не слышал, как это и должно быть, если человек спокоен и здоров. Если Ванга не ошибалась, если ее слова не были обычными банальностями, изрекаемыми человеком, решившим от нечего делать поговорить на морально-этические темы, если внутри у Глеба Сиверова действительно находилось что-то вроде компаса, то в данный момент этот компас бездействовал, словно его поместили в камеру, надежно изолированную от всех видов излучений. Стрелка его свободно болталась из стороны в сторону – иди куда глаза глядят! Вот тебе и сверхчувственное восприятие…
Что-то такое старуха ему говорила – что-то насчет того, что ей якобы велели передать Глебу. Кто велел? Ну, об этом она прямо не говорила, предоставив ему догадаться обо всем самостоятельно. Что, кстати, выгодно отличало ее от большинства коллег, которые прямо заявляли, что находятся на короткой ноге с небесной канцелярией и не только получают оттуда самую свежую информацию, но и чуть ли не дают советы самому Господу Богу…
Так и не вспомнив, какой именно приказ передали ему с самого верха посредством слепой старухи, Глеб вышел на площадь перед гостиницей. Это произошло в тот самый момент, когда какой-то прилично одетый, хорошо упитанный болгарин с толстыми черными усами под орлиным носом, с неподобающим при его солидной комплекции и явно высоком общественном положении проворством почти выбежав из дверей, буквально нырнул в салон поджидавшей его запыленной черной «Волги». Машина стартовала так, словно толстяк вознамерился побить на этом корыте мировой рекорд скорости, и, неумеренно газуя, в мгновение ока скрылась из глаз. Она ехала так, словно за ней гнались черти, хотя площадь и прилегающие к ней улицы были пусты. Лишь какая-то тощая коза, совершившая дерзкий побег, с упоением объедала гостиничную клумбу, кося по сторонам бесовским желтым глазом.
Глеб вдруг сообразил, где он видел этого усатого толстяка, и с глаз у него словно упала пелена. Мир сделался ярким и контрастным, в голове прояснилось, а стрелка пресловутого внутреннего компаса, дрогнув, уверенно указала на вход в отель. Теперь Сиверов точно знал, что станет делать дальше, и, когда на крыльце гостиницы показался его давешний провожатый, Стоян, подошел к нему исключительно из чувства долга, чтобы лишний раз проверить свое предположение.