Непонятно было только одно: зачем все это понадобилось Грабовскому? Пациент палаты номер семь мог оказаться одним из тех, кого Б.Г. вернул к жизни силой своего могучего, воистину нечеловеческого разума. Другой на его месте не преминул бы воспользоваться таким отличным случаем, чтобы разом заткнуть глотки насмешникам и маловерам: как-никак, человек не только вернулся с того света, но и помнит (или почти помнит), кому он этим обязан! Ей-богу, от такой рекламы грешно отказываться!
Правда, Борис Григорьевич, по его же собственным словам, лишен такого порока, как тщеславие, и не нуждается в рекламе. То есть отличается завидной скромностью. Но пытаться из скромности организовать двойное убийство?! Нет, тут явно что-то не так…
Валерьян Модестович впервые пришел на собрание общества «друзей учения Грабовского», как они себя называли, три с половиной года назад. Его буквально за руку привела туда жена, напуганная размахом и неизменно печальными последствиями пьянства, в которое Кушнеров в ту пору окунулся с головой – что называется, по-взрослому. Валерьян Модестович явился на собрание с кривой усмешечкой на губах и фигой в кармане, уверенный, что его ведут на сборище очередной секты с хоровым распеванием псалмов и тоскливыми проповедями, читаемыми с напевным заграничным акцентом, который давно стал чем-то вроде визитной карточки каждого уважающего себя проповедника-сектанта.
И все оказалось не так. Вместо заунывной проповеди, призывающей покаяться и жить безгрешно, Кушнеров услышал увлекательную лекцию о мощи человеческого разума и души, способной преобразить мир и сделать невозможное возможным. Против разума Валерьян Модестович, как человек с высшим образованием, ничего не имел, и это был первый удар, нанесенный лектором-«грабовистом» по его скептицизму. Кроме того, лектор рассказывал действительно интересные, а иногда и просто удивительные вещи. Валерьян Модестович заинтересовался. Прошло совсем немного времени – и случайный посетитель, каким он был в тот, самый первый, раз, сделался одним из самых ярых приверженцев учения Грабовского и одним из самых видных активистов общества «друзей» этого учения. Маг, чародей, даже живой Бог – все эти эпитеты, которыми награждали Б.Г. некоторые приверженцы его учения, ни черта в этом учении не смыслившие, Кушнеров пропускал мимо ушей. Он знал, что подобные эпитеты неизбежно рождаются в недоразвитых умах при столкновении с тем, что демонстрировал Грабовский; это было неизбежное зло, с которым приходилось мириться для сохранения старых и привлечения новых сторонников учения. Для самого Валерьяна Модестовича Б.Г. был и оставался человеком невиданной духовной и интеллектуальной мощи, учителем, наставником и опорой в самых сложных житейских ситуациях.
Оставался, надо добавить, до вчерашнего дня. Тот короткий приказ, отданный по электронной почте, до неузнаваемости исказил привычный мысленный образ Учителя, сделав его незнакомым, непонятным и пугающим. Получалось, что три с половиной года Кушнеров шел за человеком, о котором знал очень мало, а пожалуй, и вовсе ничего. Во всяком случае, хладнокровное убийство и готовность без тени жалости или сомнения пожертвовать одним из самых преданных своих сторонников никак не вписывались в рамки представлений Кушнерова об уважаемом Борисе Григорьевиче.
Ощущение было такое, словно Валерьян Модестович три года находился под гипнозом и успел за это время натворить черт знает каких дел, а теперь, выйдя из гипнотического транса, не мог понять, как это он ухитрился такого наворотить. Что же это, черт возьми, было? Наваждение? Слепая вера или обыкновенная глупость? Впрочем, последние два понятия, как правило, ходят рука об руку – где одно, там и другое…
И что теперь делать? Обратиться в милицию? А если все это – недоразумение, плод какого-то нелепого совпадения? И потом, обращение в милицию послужит источником очень больших неприятностей, в первую очередь для самого Валерьяна Модестовича и его супруги, а значит, и для их дочери.
Что в таком случае остается? Забыть об этой истории? Легко сказать – забыть! Кушнеров, может, и забудет о Грабовском, но вот экстрасенс о нем не забудет. Он получил информацию, отдал приказ и теперь ждет доклада о развитии событий. Глупо ожидать, что он просто махнет рукой на человека, которому лично приказал совершить двойное убийство. Черт дернул Валерьяна Модестовича отправить ему то сообщение! Чтоб ему провалиться, этому Баркану, с его сенсацией!
Однако проклятиями делу не поможешь, и Кушнеров это отлично понимал. Существовал еще один вариант дальнейших действий, и чем больше Валерьян Модестович обо всем этом думал, тем сильнее он ему нравился. То есть не то чтобы нравился, но представлялся, по крайней мере, более конструктивным, чем первые два: бежать в милицию или постараться обо всем забыть.
В самом деле, прежде чем что-то предпринимать, следует по возможности разобраться в обстановке. А разобраться в ней Кушнеров мог одним-единственным способом: потребовать объяснений у самого Грабовского. Ну, пускай не потребовать, а вежливо попросить; надо полагать, в такой вот ситуации, когда речь идет об убийствах, милиции и прочих неаппетитных вещах, даже самая вежливая просьба не останется без внимания.
Приняв решение, Валерьян Модестович хлопнул для храбрости еще одну рюмашку, прихватил с собой бутылку и уселся за компьютер.
Через пять минут сообщение было отправлено. Кушнеров закурил и потянулся за бутылкой, но тут раздался звонок в дверь. Шаркая по полу домашними тапочками, Валерьян Модестович вышел в прихожую и посмотрел в дверной глазок.
За дверью стоял пожилой, прилично одетый мужчина довольно приятной наружности. Из-под темного плаща выглядывал стянутый строгим галстуком ворот белоснежной рубашки; вообще, вид у мужчины был в высшей степени официальный – куда более официальный, чем у красногорского мэра во время произнесения очередной торжественной речи. Именно это обстоятельство заставило Кушнерова насторожиться: всех официальных лиц Красной Горки он знал в лицо и по именам, а этот гражданин был ему решительно незнаком.
Нахлынувшие дурные предчувствия чуть было не заставили Валерьяна Модестовича трусливо, на цыпочках покинуть прихожую и сделать вид, что его нет дома. Собственно, так он и собирался поступить, но тут незнакомец на лестничной площадке вдруг заговорил.
– Не валяйте дурака, Валерьян Модестович, – сказал он негромко, но как-то так, что его голос беспрепятственно проник через запертую на два замка, обитую утеплителем дверь. – Открывайте, я знаю, что вы дома.
Смотрел он при этом прямо в глазок, как будто видел по ту сторону двери приникшего к окуляру Кушнерова.
– Кто там? – испуганно отпрянув от глазка, внезапно севшим голосом пискнул Валерьян Модестович.
– Моя фамилия Потапчук, – сказал незнакомец. – Я генерал ФСБ. Откройте, есть разговор.
– Что вам надо? – обмерев от ужаса, спросил Кушнеров.
– Вы хотите, чтобы я объяснил это прямо сквозь дверь? – послышалось в ответ. – Что ж, извольте. В отличие от вас, мне скрывать нечего. Вчера…
– Погодите! – с отчаяньем воскликнул Валерьян Модестович и дрожащей рукой принялся торопливо отпирать замки.