Вместе с Заботкиными и Гайворонским, который вел себя совсем не агрессивно и не произносил бредовых фраз, мы прошли в семейное кафе «Робин Бобин», где имелась возможность переадресовать детишек на попечение особого персонала. Мы сели за столик и сделали заказ. Заботкины на ухо сообщили мне, что Всеволод Олегович немного подлечился и теперь стал вполне сносным в общении, спокойно трудясь на своем прежнем месте в музее краеведения.
После двух-трех бокалов вина завязался оживленный разговор. Заботкины сообщили мне, что милиция успешно довела до конца «раскрутку» Феклистова, и он в настоящее время ожидает суда. Что же касается Лиманской, то она не очень-то переживает и, по слухам, уже нашла себе очередного мужчину.
– Я никогда не доверял Ларочке, – мрачно сказал Гайворонский, подливая всем, кроме Марины, вина. – Давайте выпьем в память Левы.
Несмотря на наше неоднозначное отношение к Маркову, тост мы поддержали, правда, молча.
– Странное дело, – откинувшись в кресле и приняв свой обычный, спокойно-вальяжный вид, проронил Заботкин. – Вот, смотрите: женщина эта, по сути дела, спровоцировала все эти трагические события – начиная от сделки на собственную персону, кончая убийством. И она спокойно продолжает жить и в ус не дуть! А Марков и Феклистов, хотя я не могу назвать их обоих воплощениями ходячей добродетели, оказались в проигрыше. Один – в могиле, другой – в тюрьме.
– Не надо ставить на одну доску Леву и его убийцу! – широко раскрыл глаза Гайворонский.
– Я и не ставлю, – спокойно парировал Максим. – Просто пытаюсь философски осмыслить все произошедшее.
– Ну, будем надеяться, что она уже больше никому не причинит зла, – примиряюще сказала я. – И вообще, как я вижу, у вас все хорошо, так что живите и наслаждайтесь жизнью.
– У меня есть новость, – с загадочным видом произнес Всеволод Олегович, а Заботкины при этих словах обеспокоенно переглянулись.
– Сева, может быть, лучше выпьем? – предложил Максим.
– Давайте выпьем, и я скажу.
После этого уже никто не смог бы остановить господина Гайворонского. Он с гордым видом достал из кармана рубашки бумагу.
– Это я получил из Германии! Здесь подтверждается мое, пусть и косвенное, но родство с династией Виттельсбахов! Вот смотрите, тут сказано...
И директор музея настойчиво и детально проследил всю свою генеалогическую цепочку – от персоны Людвига Второго до него, Всеволода Олеговича Гайворонского.
– Вы понимаете, что это значит?! – вскричал он.
Максим хмыкнул, а Марина, не удержавшись, закрыла лицо руками и беззвучно засмеялась.
– Вот они не понимают! – обличающе заявил Всеволод. – Это пустые и легкомысленные люди. И дети у них вырастут такие же. А мой Альберт теперь ходит в музыкальную школу и готовится заняться горными лыжами. Любой уважающий себя европейский аристократ обязан владеть горными лыжами! А это вино – поддельное! Поддельное! – неожиданно указал он на бутылку. – Это не настоящая Франция. Это суррогат, разливаемый в Польше!
– Кажется, Севу «понесло», – тихо сказал Максим. – Алкоголь ему совсем противопоказан.
– Может быть, мы пойдем домой? – предложила Марина.
Почувствовав, что у клиентов возникли какие-то проблемы, у столика возник молодой официант и выжидающе застыл, готовый прийти на помощь.
И тут он почувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд Всеволода Гайворонского. Директор музея смотрел на официанта немигающим взглядом несколько секунд, а затем его словно озарило.
– Как стоишь?! – неожиданно прогремел он. – Как стоишь, холоп?!
У официанта от такого вопросика просто челюсть отвалилась! Он еще не решил, как ему отреагировать, а Гайворонский, в памяти которого, видимо, всплыли кадры из всем известной комедии, продолжал грозно вопрошать:
– Ты чьих будешь? Чей холоп? На конюшню! На конюшню! Двести ударов плетьми!
Официант попятился.
Обеспокоенные Максим и Марина разом вскочили и подбежали к Гайворонскому. Марина быстро бросила в пустой бокал директора музея какую-то таблетку и залила ее соком.
– Сева, выпей еще вина, – ласково проговорила она, делая за своей спиной знаки официанту. Паренек все понял и испарился.
Гайворонский, не глядя на нее, опрокинул содержимое бокала в рот.
– Я же говорю, что это не Франция, – сморщился он.
– Через пять минут он успокоится, – шепнул мне Максим. – У него порой бывают рецидивы, и мы специально носим с собой таблетки, нам их дала его жена.
– Сева, а как поживает ваша жена? – желая отвлечь Гайворонского от его мании, преувеличенно бодро спросила я.
– Прекрасно! – расправил грудь коронованный директор музея. – Великолепно! Она наконец-то смогла оценить, от какого человека она удостоилась иметь сына! А Аэлиту Яковлевну я бросил, более того – уволил, поскольку она оказалась вовсе не праправнучкой Бестужева, а самой настоящей плебейкой! Она меня просто обманула!
Гайворонский еще некоторое время негодующе бубнил, постепенно понижая голос и успокаиваясь, потом он начал позевывать, смущаясь и прикрывая рот ладонью. Заботкины поднялись, поблагодарили меня за все и, забрав детей и своего старого друга, распрощались. Я поглядела им вслед и пошла домой. Погода стояла просто чудесная!