Было б это все там, дома? Навряд ли! Кто б обесчещенную полоняницу взял? Некуда было б податься, в монастырь если только… Да, так – в монастырь, от мира грешного отрешиться. А здесь, нынче-то, судьба завидная – жизнь! Если б вот только не колдуны, не звери страховидные, лютые. Да не этот, так не вовремя случившийся, мор! Хотя – когда это мор вовремя приходит?
Ничего!!! Плеснув водицей, Настя сама себе улыбнулась, подмигнула даже: ничего, перебедуем, пересидим, а осенью переберемся обратно в острог, уж недолго осталось – а там и казаки с атаманом вернутся. Соли привезут, зелья порохового, подарков разных – ткани аксамитовые, бархатные, красивые браслеты, пояса, серьги…
Осени б только дождаться!
Про осень – Митаюка придумала: мол, ветра северные холодные подуют, выгонят из острога всякую хворь. Это она верно сказала – про северные ветра, да и ушли из острога – верно, мор-то, лихоманка огненная, она ведь людей жрет-кушает, а не будет людей – так от голода-то и пропадет, сгинет, да ветер холодный остатки выметет. Спаси, Господи – верно сделали, что ушли, вот только зачем так далеко забираться? Сидели б себе на бережку, у моря, да казаков своих дожидалися. И рыбы, и ягод-грибов, чай, хватило б. Так бы и сделали, кабы не людоеды, что появились вдруг, да бродили по берегу стаями – так и Митаюки-нэ говорила, да и казаки многие, и бабы тех людоедов видели. Вот и ушли – от греха. Людоеды сильно-то в чащи забредать не любили – там много кого зубастого хватало, не драконы, так те же волчатники да нуеры – сожрали б нехристей за милую душу!
Слава Богородице-Деве, никто из хищников покуда на беглецов не нападал, все потому, что Митаюка места здешние знала и дорогою возле оберегов языческих вела, а куда вела – Бог весть, так толком и не объяснила, сказала, мол, у старшого спрашивайте, у Матвея Серьги. Спрашивайте… А кто они такие-то, чтобы ставленного атамана спрашивать? Обычные бабы, не казаки, никакого голоса не имеют. Вот казаки б и спросили… Только как их заставить-то?
Вздохнув, Настя вышла из речки, прищурилась, любуясь утренним солнышком, да, поглаживая живот, представляла – каким вырастет сын? Почему-то знала, что обязательно сын родится, а вот на кого больше похож будет? На Ивана иль на нее? Улыбнулась вдруг, подумав, что, верно, не зря письмо любимому мужу оставила да лоскуточки красные к кусточкам привязывала по всему пути. А вдруг, да казаки раньше вернутся? Может, ветер попутный задует да со Строгановыми все быстро сладится – вот и вернутся. Войдут в острог – а там и нет никого! Что подумают?
Похвалив себя за предусмотрительность, Настя прислушалась – совсем рядом, в кусточках, вдруг запела иволга, за ней подтянулись и малиновки, жаворонки… а вот засвистал соловей.
– Ты соловей, соловушка-а-а… – усевшись на усыпанный ромашками и васильками пригорок, тихонько затянула дева. – Ой да, песню пой…
– Ой да песни пой, – подойдя, уселась рядом Устинья.
Синеглазая, худенькая, с тугой небольшой грудью, она чем-то походила на Настю, разве что была посмуглее, да пониже ростом. Девки сир-тя почему-то относились к ней, почти как к своей, может, потому что и на них она была похожа – такая же маленькая, темноволосая, смуглая.
– Ой, что-то долго разоспались сегодня, – допев песню, Устинья потянулась, зевнула, перекрестив рот. – Пойти искупаться, что ли?
– Вот-вот, – улыбнулась Настя. – Сходи. Наши-то встали все?
– Да уж… сейчас, видно, придут… Ого!
Оглянувшись, Устинья кивнула на спускавшихся к реке казаков, в большинстве своем молодых парней – Яшку Вервеня, Ферапонта Заячьи Уши, Игумнова Тошку.
– Теперь в реку не пойду, опоздала. Срамиться не буду.
Настена пригладила волосы рукой, и, словно бы между прочим, спросила:
– Слыхала, вы с девками вчера допоздна сидели.
– Сидели. – Устинья отвернулась от парней, кивнула. – Так песни пели, болтали… Ой, эти девки-то такие смешные, ужас! Так говорят смешно.
– Они ж колдуньи все.
– А вот и не все! Колдовать-то немногие средь ихнего народу умеют, кто умеет, тот хозяином себя мнит.
– Это они тебе сказали?
– Они.
Повернув голову, Настя посмотрела на выбегавших из лесу, из шалашей, девок – бывших полоняниц, а ныне уж не понятно, кто они и вообще – наложницы, жены бесстыдные?
Бесстыдницы сразу сбросили одежонку и бросились в реку, брызгаясь, хохоча и тряся грудями. Казаки – видно было – немного смутились и сразу вышли из воды – не привыкли еще к такому. Купальщицы махали им руками, что-то кричали, смеялись.
– Вот кому хорошо-то! – осторожно погладив живот, вздохнула Настена. – Как Маюни твой говорит – дивья!
– Никакой он не мой, – Устинья вспыхнула было, но тут же, вспомнив что-то важное, придвинулась к подруге поближе:
– Слушай, чего скажу! Расспросила я вчера девок, не знают ли, мол, куда идем-то?
– Ну? – оживилась Настена. – И что сказали?
– Сказали – знают! – торжествующе выпалила подружка. – Какую-то деревню заброшенную ищем, там, говорят, еще обереги языческие есть – от драконов, волчатников, от зверья разного. Там спокойно. Там пересидим… а кто-то, верно, и останется.
– Останется? – удивленно переспросила Настя. – А, верно, ты про полоняниц-дев.
– Про них. Тут же их родина.
– А вот и нет! – атаманская супруга сверкнула глазами. – Родина-то у них – на севере. Я сама слышала – оттуда же их привели!
– Ну да… – подумав, согласилась Ус-нэ. – С севера они. И все равно – земля-то здешняя – их, и колдуны местные им не чужие! Вот я и думаю – а вдруг да сбегут полоняницы к колдунам, пожалятся, наведут на нас войско! Чай, Митаюка-то за всеми не уследит.
Настя вдруг засмеялась:
– Не, милая, не сбегут! У них в чем-то обычаи с нашими схожи – кто ж порченых примет? Как… как и нас не приняли бы…
Подружки замолчали, обоим вдруг резко взгрустнулось, вспомнился дом, родители, детство…
– Ах, кабы не Строгановы, псы! – зло ощерилась Устинья. – Может, и не страдала бы так, к татарам бы точно не угодила. Эх!
– Что уж там говорить… А остяк этот Маюни – хоть и молод еще, а умный. – Настя покачала головой. – И с тебя глаз не сводит. Видно, что любит, глянулась ты ему.
– Да ну тебя, – отмахнулась девчонка. – Лет-то ему сколько? Пущай порастет еще. Правда… – Устинья чуть замялась, но тут же продолжила: – У них по обычаям с тринадцати лет – взрослый, жениться можно. Только… не могу же я по обычаям языческим жить!
– А как вы будете?
– Да нужен он мне триста лет!
– Ага, не нужен… – не отставала Настена. – То-то ты кухлянку его носишь не снимая. Так все ж таки – как?
– Не знаю еще, – Устинья грустно вздохнула. – Не думала.
– А ты подумай, подруженька. Надо как-то Маюни в веру православную обратить!