Палец Митаюки-нэ уперся в грудь Ябтако.
– Я?
– Ты, ты, не я же! Раздевайся.
– Совсем?
Митаюки воздела очи к небу:
– О, великая Неве-Хеге! Ты всем так прекословишь, девушка?
– Да я… – Ябтако совсем засмущалась. – Я ничего, я – что скажут… Если надо, то…
Быстро сбросив кухлянку и тонкие оленьи штаны, девчонка развела руками:
– Вот…
Ведьма довольно кивнула:
– Ложись вот сюда, на песок. Да на спину ложись, не на брюхо! Ноги вытяни, так… А вы все смотрите внимательно и запоминайте!
Опустившись на колени перед растянувшейся на белом песке Ябтако, Митаюки-нэ провела ей по животу ладонью:
– Предположим, ты мужчина, а я – женщина… Смотрите все, как с мужчинами надо… Начинаем с поглаживаний… так…
– Ой, ой, щекотно… – Ябтако дернулась и расхохоталась.
– Тихо ты! – тут же прикрикнула на нее колдунья. – Не верещи, кому сказала?
– Ой-ой-ой!
– Ничего с твоим лоном не сделается!
Кинув почищенную рыбину в котелок, Настя поднялась на ноги и подошла к Устинье:
– Полей-ка на руки, сестрица.
Устинья молча взяла кувшин, полила, улыбнулась:
– Как маленький-то? Толкается, поди?
– Толкается…
– Да-а, скоро и рожать! – покивала сидевшая рядом Олена – полногрудая, броской красоты, дева.
Улыбнулись и Онисья с Аврамкой.
– А где Тертятко? – вспомнила вдруг Настя. – Только что здесь была.
– Верно, к своим пошла, к озеру. – Устинья махнула рукой. – Чай, любопытство взяло – чего-то они там долгонько.
– И впрямь долго, – пригладив выбившиеся из-под легкого платка волосы, Олена с подозрением оглядела подруг:
– Вот что, девки, чегой-то наши казачки сами не свои стали!
– Чего ж не свои-то? – пожала плечами Онисья. – Просто мало их – почитай, один молодняк и остался.
– Вот взяли они, и вдруг ни с того ни с сего с места снялись, ушли из острога, – оглянувшись по сторонам, продолжала Олена. – Понимаю, мор – уходить, переждать лихоманку надобно. Не понимаю только – зачем так далеко-то? В деревне этой селиться, частоколы устраивать, будто всегда здесь жить собралися.
– Да как же всегда-то? А наши вернутся? Острог?
Девушка покачала головой:
– Да сами-то посудите! Что, глаз нету?
– Верно она говорит, – поддержала Настя. – Я вот мужу весточку в остроге оставила, написала – что да как.
– Весточку? – девчата переглянулись. – Вот это славно!
– Просто подумала – вдруг да наши раньше вернутся? А мы-то, как Матвей сказал – до поздней осени пережидать будем.
– Вот-вот, девоньки, – Олена хмыкнула. – До осени поздней… А кабы не до весны! Кабы не удумали тут, в деревне этой, новый острог ладить.
– Да с чего бы новый-то?
– А с того, что Матвей Серьга сам себя головным атаманом почуял! Я даже догадываюсь, с чьего голоса так… Митаюка все, женушка его невенчанная, ведунья!
– Митаюка? – рыженькая Авраамка повела плечом, искоса взглянув на сопящего в берестяной люльке ребенка. – И что ей с того, что Матвейко старшим станет? Ведь не царем же, и она – не царицею. Вон, Настена-то, хоть и атаманова, честь по чести, жена – а завсегда вместе со всеми работает, рыбу чистит, солит, заготовки на зиму делает.
– Все правильно! – Олена погладила Настю по плечу. – Тако и должно – потому что мало нас, и бояр из себя посейчас нечего строить – время да место не то. Каждый человек ценен, каждые работящие руки. Верно, Настюша?
– Угу, – Настя неловко улыбнулась, застеснялась даже – не очень-то жаловала такое к себе внимание, тем более сейчас, на сносях: свои-то свои, да ведь невзначай будущее-то дитя и сглазить могут!
– Вот Настя это понимает, потому как своя, между тем не унималась Олена. – А Митаюка эта… колдуны-то здешние своим обычьем живут, ни в чем с нашим не схожим. Вот и хочет ведьма черноокая Матвея вроде как царем сделать, а сама – царицею!
– Царицею! – Настя хмыкнула. – Ой, не смеши.
– Ну, не царицею, так боярыней. Попомните, подруженьки, с Митаюкой еще наплачемся! И с девками этими… чувствуете, как еще в остроге дело пошло?
Авраама покусала губу:
– Это ты к чему, Оленка?
– А к тому! – Не стесняясь подруг, дородная казачка высказала все, что давно уже наболело… впрочем, судя по реакции остальных, не только у нее одной. – Ране-то как было? Мы себя хоть и не блюли истинно, по-христиански, хоть и грешили, да меру знали – сразу с тремя не гуляли и в постель не ложилися, да и в постели вели себя благостно, безо всякого непотребства… А эти чернавки? Господи, прости и помилуй! Рассказать вам, чего они с парнями нашими вытворяют? Вот ведь нехристи-то!
– Так ведь нехристи и есть – язычницы!
– Вот-вот – язычницы. А иные же казаки совсем головы от них потеряли… Да что вы, не знаете о чем говорю? – махнув рукой, Олена неожиданно сникла. – Вы поймите, я не о себе печалуюсь, на мой век, чай, мужиков хватит, как и на ваш. Одначе казачки-то нынче – не те! Что им бабы – сожительницы их языческие – скажут, то и делают, ни единым словом не прекословят! Зачем? А чтоб самим властвовать!
– Бабы над мужиками? – недоверчиво усмехнулась Онисья. – Ну, ты и скажешь.
– Так язычницы же, колдуньи – ага!
– А нас, нас-то они тогда зачем с собой взяли? – Настя вскинула голову, машинально погладив живот. – Бросили бы в остроге – и все.
– Не знаю зачем, – покачала головою Олена. – Думаю, не так явно все, скрытно. Раз уж все от мора-лихоманки спасаются – значит, всем и уходить, никак иначе. К тому ж откуда мы знаем, что там с нами дальше будет? Может, колдуны вернутся да в жертву нас идолам своим поганым принесут!
– Типун тебе на язык! – рассердилась темненькая Устинья, Ус-нэ, до того сидевшая тихо и вовсе не подававшая голоса.
Олену она с давних пор недолюбливала, и было за что, да и разговоры о язычниках ей очень не нравились – Маюни-то был язычник, нехристь… хоть и хороший человек, жаль, вот только молод слишком. Ничего – вырастет, дай бог, вернулся бы… Все бы вернулись!
– Ты вот к чему все это говорила, Олена? – негромко продолжала Ус-нэ. – Ну, пусть даже и так все… так нам-то что делать? Уйти? А как? Нет. Я-то могу, и Онисья может, а им, – девушка кивнула на Настю с Авраамой. – На сносях, с дитем малым. Не уйти, не-ет.
– То-то и оно, что нет, – согласно вздохнула Олена. – Давайте-ко, девоньки, вместе решать – что нам теперь делать? Как казачков из-под сглаза колдовского вывести… кого еще можно.