– Потрогай! Погладь!
Не попросила – потребовала, и молодой человек подчинился сему приказу тотчас же и с большой охотой, даже не вспомнив о том, что это вообще-то грех и… Да, грех! Но такой… такой вожделенный, сладкий…
Ощутив меж пальцами твердую упругость соска, Афоня зарычал, словно дикий зверь, чувствуя, что еще немного, и он не выдержит, взорвется, словно выстрелившая пушка… И дева – он видел по ее глазам – тоже почувствовала это – быстро скинула штаны с него и с себя и, обхватив парня за плечи, потащила за собой в мягкий мох, в томный жар лона… Юноша застонал, задергался, изогнулся дугою, почти не чувствуя под собой гибкое девичье тело, ощущая лишь томный жар, жар пылкой страсти и внезапно нахлынувшей плотской любви.
– Где отец Амвросий? – Вопрос, заданный тихим бесцветным голосом, словно сам собою возник в мозгу. – Он уплыл на лодке, да?
– Да, уплыл… Тут есть небольшой островок… пустынь… Я могу отвезти.
– Отвези!
– Только… только надо взять лодку…
– Иди и бери. Скажешь – отправился за рыбой. А я подожду тебя здесь.
Ошкурив толстый сосновый ствол, отец Амвросий отложил топор в сторону и, вытерев выступивший на лбу пот, уселся на бревно отдохнуть. Устал, хоть и работалось в охотку, в радость – строили с Афоней пустынь, часовенку, где можно было бы, отрешась от всех дел, без спешки и суеты подумать о Боге. Именно так – без спешки и без суеты… и без этой чертовой греховодницы, что взялась неизвестно откуда и пристала словно репей. Ах, дева…
Невольно закрыв глаза, священник, словно наяву, представил пленительные изгибы тела молодой темноокой красавицы – налитую грудь, крутые бедра, играющий на бронзовой коже свет полной луны…
– Господи, Господи!
Вскочив на ноги, отец Амвросий схватился за топор и, изнывая от пота, работал без устали почти до самого вечера, так, что только щепки летели. Сил не жалел, иногда лишь давал себе небольшой отдых, и тот – для молитвы. Лишь бы выгнать из головы греховные мысли, настроиться на путь истинный, благостный…
И все же, и все же, иное было перед глазами. Закроешь очи – тут же перед тобой жаркие женские губы, глаза… откроешь – валявшиеся рядом камни вдруг девичьей грудью покажутся, а темные заросли ежевики – лоном… Ох. Прости, Господи, грехи наши тяжкие!
– Отдохни, отче. Я тебе попить принесла.
Вот снова! Снова она! Так проклятая… бесовская… желанная!
Как всегда, явилась внезапно, неизвестно откуда, чтоб в неизвестно куда уйти. Томный взгляд, нагое, полное волнующей неги, тело, лишь на бедрах узкий, едва прикрывающий лоно, вышитый поясок.
Подойдя, дева протянула плетеную флягу:
– Пей! Умаялся ведь, я вижу… Не бойся, здесь просто вода.
Колыхнулась грудь, молодая, томительно упругая, с торчащими коричневыми сосочками, коих так тянуло накрыть губами, так…
– Пей, милый… пей…
Отрывая взгляд от голой груди девы, отец Амвросий схватил баклажку обеими руками и, захлебываясь, выпил почти до дна, остатки же вылил себе на голову, на мокрую от пота рубаху.
– Сними рубаху-то. Простирну.
Господи-и-и-и…
Священник с тоской махнул рукою, чувствовал – не устоять, хоть и противился соблазну, противился из последних сил…
– А я вот бедро ссадила, покуда шла. Болит теперь… потрогай, вот прямо здесь. Вот-вот… выше… погладь, погладь, мне так легче. Знаешь, когда ты гладишь – уходит боль… Руки подними… ну! Сказала же – постираю… Давай…
Нежные женские руки, стянув рубаху, ловко обвили могучий торс… упругие до вожделенья соски уперлись в пламенеющую жаром кожу… упал под ноги скрывающий лоно поясок…
– Изыди, изыди… – прошептал про себя отец Амвросий…
Прошептал вовсе без пыла, без ненависти, а как-то так, словно бы понарошку – обычай, мол, такой…
Теплые девичьи ладони скользнули ему в штаны, сомкнулись губами губы… И – словно искра, словно молния – бах!!!
Оба желали одного и того же, оба слились, и страстные объятия темноокой девы накрыли несчастного священника с головой, как незадачливого пловца накрывает бурное море, навсегда утаскивая в синюю холодную глубь. Бесовская распутница, прильнув, уложила отца Амвросия наземь, в траву, хохоча, уселась, словно наездница… и свет померк в глазах… Только дыхание, шелковистая кожа, тугая грудь…
Бесовка, бесовка!
Чуть отойдя от томного ужаса пленившей его страсти, священник пытался было вспомнить о Господе… увы! Распутница не дала! Только ее образ – такой желанный, зовущий, знойный – стоял сейчас в голове отца Амвросия, и больше там не было места ничему.
Ах, как игриво распутница вскочила на ноги, повернулась, маня за собой в лесок… И священник пошел, побежал даже, нагнал, ощутив во рту соленый вкус поцелуя, и теперь уж уверенно взял дело в свои крепкие руки:
– А ну-ка, повернись… нагнись…
Гибкая, с бронзовой кожей, спина… погладить, провести сверху вниз ладонью, поласкать плечи, лопатки, стан… и ямочки, ямочки у копчика… А теперь склониться, потрогать грудь, ощутить призывную твердость сосков… зовущую влажность лона…
Отец Амвросий вернулся в Троицкий острог на лодке вдвоем с Афоней – парень как раз приплыл за ним, уже назавтра казаки собирались отправлять струги в Печору – все ж, по здравом разумении, решили не одним обойтися, как раньше думали, а двумя – и теперь нужно было срочно собирать круг, решать, кому идти.
Куда же делась темноокая распутница-дева? А пес ее… Ушла, как пришла. Да вопрос сей покуда смущенного священника не занимал – другие дела имелись. И дела – серьезные!
На кругу, вольготно собравшимся возле острога, первым, как водится, выступил сам атаман Иван Егоров сын Еремеев – высокий, светлоглазый, красивый, с едва заметным белесым шрамом на правом виске – следом стрелы вражеской.
– Если помните, решили мы еще во прошлости отправить Строгановым купцам струги с добром – злата не слать, рыбий зуб да кость товлыжью. Тако?
– Тако, атамане! – возбужденно загудели казаки. – Помним.
Захваченное у колдунов золото, конечно, отправлять Строгановым не хотели – вдруг да купчины еще другую ватажку в эти края пошлют, а тут и самим мало! Так – и совершенно справедливо! – мыслили все казаки: и умудренные годами, и еще совсем молодые, сопливые. Хватит со Строгановых и кости товлыжьей да рыбьего зуба – и так внакладе не будут.
По вопросу ясака, таким образом, никаких разногласий не имелось, проблема состояла в другом – кого послать? Тут особо проверенные люди нужны, особо надежные, чтоб никто не проговорился случайно, не сболтнул ненароком о золоте.
– Кому плыть – решайте, козаче!
Ганс Штраубе тут же предложил в старшие Матвея Серьгу, и тут с ним все согласились:
– Да, Матвей – казак опытный, справный. Надежа!