Вдруг Давид у неё на руках вздрогнул, выгнулся. Его маленькое тельце стал сотрясать сильный кашель, который перешел в хрип, глаза выкатились из орбит, зрачки расширились. Он забился в судорогах. Стараясь удержать внука на руках, Леся прижала его к себе, но с ним трудно было справиться.
Вдруг тело Давида обмякло. Леся прижала его к себе и почему-то стала баюкать. Свесившаяся рука ребёнка безвольно моталась из стороны в сторону.
Леся взяла эту маленькую ручку и, заливаясь слезами, стала перебирать пальчики. Вдруг она почувствовала, что пальцы внука напряглись. Сквозь слёзы Леся увидела, что глаза Давида распахнулись. Она обрадовалась, но в следующее мгновение пальцы внука впились ей в лицо. От неожиданности она оттолкнула Давида от себя, он упал на пол лестничной клетки, но тут же вскочил и с урчанием бросился на бабушку. Леся закрыла лицо руками, Давид вцепился в её руку зубами и стал рвать кожу и сухожилия.
Леся вскочила, оттолкнула Давида и бросилась вверх по лестнице. Она не успела пробежать и пролёта, как Давид вцепился ей в ногу, и она упала. Внук бросился ей на грудь, и его зубы сомкнулись на её шее. Последнее, что она увидела – его безумные глаза, и вспомнила проклятие: «Чтоб тебя сожрали твои дети!!!»
Лейла, составив на поднос кастрюлю, сковороду, тарелку, соль и перец, бросила сверху прихватку и полотенце, зажала в другой руке пакеты с картофелем и курицей и пошла на кухню готовить ужин. На улице уже было темно. Григорий ещё не вернулся с работы, впрочем, для неё это дело привычное. Больше её волновало отсутствие сына. Они с Олесей Еремеевной сильно задерживались.
Кухни в их секторе были общими, по две на этаж. Их кухня отличалась от остальных тем, что проживающие, сбросившись, купили на кухню гардины и установили оставленный кем-то когда-то за ненадобностью телевизор. Телевизор был стареньким, ловил всего два канала, но непостижимым образом создавал на кухне уют. Студенты любили готовить под его бормотание. Поставив на печку кастрюлю с водой, ткнув клавишу на панели телевизора, Лейла стала чистить картошку.
– Ну, ничего себе! – на кухню вошла соседка, симпатичная студентка Верочка. Приблизилась к телевизору и включила звук.
На экране шла модная в последнее время передача новостей с прямыми включениями комментариев популярных политиков в прямом эфире. Известная всей стране ведущая, сверкая алмазными каплями в мочках ушей, с пристрастием допрашивала не менее известного политика крайне националистического левого толка о том, что он может сказать о положении в Израиле, Иране, Пакистане, Китае, а также как он прокомментирует сюжет о вспышке эпидемии в Берлине. На фоне царящего на экране хаоса, бегущих людей, искорёженных автомашин звучал голос известного политика.
– А что нам Израиль, Иран, Пакистан или даже Германия? – активно жестикулируя, вопрошал политик. – Чем меньше евреев останется, тем будет легче дышать нам, этническим русским, тем большее пространство мы будем контролировать.
Сюжет закончился, на экране вновь появился известный политик с горящими глазами, волевым подбородком и уверенным взглядом. Внезапно он дёрнулся, схватился рукой за горло, стал рвать на себе галстук, захрипел. Потом его тело сползло с дивана на пол, и он забился в судорогах, на губах появилась розовая пена.
– Что с вами?! – взвизгнула ведущая и дёрнула головой, капли в её ушах засверкали и заискрились. – Гарик, выключай камеру!
Но камера в студии продолжала работать, перескакивая с испуганного лица ведущей на безжизненное лицо политика.
– Господи, что же это делается? – воскликнула Верочка.
Лейла бросила картошку, схватила сотовый, стала набирать номер свекрови. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети», – сообщил ей равнодушный голос. Беспокойство обожгло её сознание: «А вдруг и до нас дошёл этот вирус?! – Лейла бросилась в комнату за плащом: – Надо ехать в торговый центр!»
В спешке Лейла пересекла двор и поднялась на крыльцо Главного здания МГУ. Она не обратила внимания, что навстречу ей бегут студенты с перекошенными лицами. Поднявшись по лестнице, она пробежала по вестибюлю, и тут вдруг будто кто-то ударил её под дых, тело свело судорогой, жестокая боль пронзила тело, скрючивая в дугу. Она закричала, но вместо крика из горла вырвался хрип. Глаза захлестнула кровавая пелена, в голове вспыхнула боль, будто разорвался фейерверк. Лейла упала на пол, и сознание её погасло.
Просторная зала была залита искусственным светом ламп. Большую её часть занимал длинный и массивный стол, уставленный различными яствами. Это было мероприятие только для своих. Официанты носились с подносами, обновляли напитки гостей. Едоки сами подавали друг другу блюда. В целом складывалась вполне уютная обстановка. Тут и там слышалась фраза: «А вот когда всё это закончится…» Продолжение у фразы могло быть разное, но смысл был один: большинство гостей считали своё пребывание в бункере временным.
Во главе стола восседали Элькин, Тер-Григорян и необъятных размеров человек в форме генерала ФСБ. Более всего человек походил на бегемота – и вальяжными неторопливыми движениями, и манерой открывать рот, заглатывая куски то красной рыбы, то окорока. Это был во всех смыслах большой начальник. На его объёмистой груди вздымались планки различных госнаград и поблёскивала Золотая Звезда Героя России. Бегемот что-то увлечённо рассказывал Тер-Григоряну, собеседник слушал его, сохраняя на лице выражение полнейшей благожелательности и расположения. Генерал-бегемот был счастлив тем, что попал в ВИП-зону. В бункере было несколько министров, но они все находились в Премиум-секторе, а он был здесь со своим другом Николаем Ароновичем.
В высших кругах уже начали интересоваться его заграничной недвижимостью и делами бизнеса – запахло жареным, казалось, прощайте генеральские погоны и здравствуй почётная отставка. А тут нагрянула эта эпидемия, дай бог, когда всё уляжется, о его провинностях забудут, и он, генерал Буров, снова будет на коне. И об обидах не позабудет.
По другую сторону стола расположилась совсем другая компания. В центре сидел скромного вида сухощавый пожилой мужчина в сером костюме и старомодных очках, на безымянном пальце правой руки был небольшой перстень с крылатой змейкой, обвивающей жезл. При каждом движении руки маленькие глазки-бриллианты змейки поблёскивали. Он о чём-то увлечённо разговаривал с человеком, в котором было что-то, что неуловимо напрягало Бегемота. Но Буров предпочёл не обращать на это внимания и наслаждаться терпким армянским коньяком. Пусть Цессарский разговаривает с кем угодно и сколько угодно – он всего лишь учёный на службе Элькина, а значит, обязан и Бегемоту, и неважно, что Цессарский – бывший Главный санитарный врач России, в союзниках у Бурова министр здравоохранения.
Очаровательная Наталья Ильинична сидела по правую руку от Элькина и увлечённо поедала устрицы. Для высшего света не было секретом то, что Элькин и Фёдорова – давние друзья и любовники. Муж Фёдоровой, известный кинокритик и режиссёр нетрадиционного кино, был нетрадиционен во всех отношениях. Впрочем, это была заезженная тема бульварных газет. Суть вопроса состояла в том, что Наталья Ильинична лоббировала интересы Элькина в Минздраве, и именно благодаря её покровительству была открыта сеть клиник «Славянский-медикал». Буров также знал, кто на самом деле является отцом её сына. Буров знал многое из того, что не было доступно бульварной прессе, и это давало ему ощущение власти…