— Серджо!

Она вздрогнула.

Прямо у нее за спиной, откуда-то с неба, доносился скрипучий голос, который с чувством выкрикивал:

— Серджо! Серджо! Серджо!

— Коперник!

Не успела она оглянуться, как попугай уже опустился к ней на плечо:

— Бонжур, мадам.

Он потерся о ее щеку; со слезами на глазах мадемуазель Бовер приняла эту ласку, а потом подставила пальцы, чтобы он сел поудобней, — и он устроился там, раскачиваясь, словоохотливый, будто джазмен, — а она толкнула дверь в свою каморку:

— Добро пожаловать, милый. Сегодня вечером нам будет хорошо.

Они смотрели друг другу в глаза. Ей показалось, что черные зрачки птицы горят огнем — настоящим пламенем, от которого она побагровела, ей сделалось жарко и тревожно. Она улыбнулась. Он склонил голову набок.

И она поцеловала его в ответ. Когда ее губы прикоснулись к его клюву, он задрожал, она тоже. Тогда она нежно прижала его к груди, думая о том, что сказал ей продавец из магазина птиц: большие попугаи ара, вроде Коперника, живут до пятидесяти лет.

Она закрыла за собой дверь. Теперь они будут стареть вместе. И если повезет, она может даже умереть первой…

9

— Дама с попугаем? Это весьма распространенный сюжет в живописи.

Вим, повернувшись к нескольким потенциальным покупателям, собравшимся в его лофте, рассказывал о большом полотне, на котором художник из Нью-Йорка акриловыми красками изобразил обнаженную красотку в окружении стайки попугаев; хотя размером полотно было два на три метра, но смахивало на небрежный оттиск, сделанный по шаблону, на аляповатую картинку, раскрашенную в яркие цвета.

— Обнаженная привлекательная женщина, которая держит попугая, узнаете эту тему? И разноцветная птица, как правило, с вожделением разглядывает белую женскую плоть.

Посетители удивились. Вим развивал тему:

— Вспомните Тьеполо — у него эта птица сидит на обнаженной груди очаровательной девушки. У Делакруа — одалиска ласкает красно-зеленого попугая. И Курбе, конечно, — помните его «Происхождение мира» и «Женщину с попугаем», написанные в тысяча восемьсот шестьдесят шестом году. И в тот же год Мане, явно намекая на Курбе, пишет свою любовницу с попугаем — только на этот раз женщина более целомудренна: она изображена в халате. Хорошая шутка! Очевидно, что попугай символизирует эротизм и экзотизм. А потом уже художники стали часто обращаться к этой теме: Ренуар, Валлотон, Фрида Калло… А тут у нас Боб Джон, восходящая звезда, молодой живописец с Манхэттена, дает свою версию этого соблазнительного сюжета.

Дама в шелковом костюме задала вопрос:

— Про экзотизм мне все понятно. А вот почему попугай связан с эротизмом?

— Попугай как будто беседует с девушкой, на манер возлюбленного. Он выговаривает знакомые, заученные слоги, но что он хочет этим выразить? Когда птица произносит человеческие слова, звук тут играет большую роль, чем смысл. На каком языке на самом деле говорят попугаи, произнося слова из французского, английского или испанского, которым их научили? Для чего они их произносят? Что под ними подразумевают? И художники отвечают: желание.

— Никогда об этом не задумывалась.

— Попугай, как страстный мужчина, поддерживает видимость цивилизованности. Видимость такова, что птица составляет из слов фразы, по сути же стремится к обладанию. За его болтовней стоит необузданный природный инстинкт, он проявляется и дает о себе знать, в какие бы причудливые сложные формы он ни облекался.

— Само собой.

— И к тому же, не забывайте, — прошу прощения у дам за фривольность — про этих птичек иногда шутят, что у них «нос крючком». Как «хвост крючком»… или так еще иногда говорят про другую часть тела… Ну вы поняли, что я имею в виду.

Вокруг захихикали.

— Забавно, что вы все это нам рассказываете в двух шагах от площади с попугаями, — воскликнула дама в костюме, — ведь недавние события подтверждают верность ваших рассуждений об их эротическом магнетизме.

— Простите? — переспросил Вим.

— Захарий Бидерман, — насмешливо протянула она. — Он ведь здесь живет. В таком случае он явно поддался обаянию попугаев.

— Обаянию? А может, проклятию? — воскликнул ее муж.

— И то и другое. Сексуальность — это палка о двух концах.

— Но этой палкой лучше разбрасываться поосторожней!

И все засмеялись над остроумной репликой этого мужа, а он, толстый и наивный дядька, с красными прожилками на щеках, видимо, считал себя записным остряком. Вим терпеть не мог подобных весельчаков, которые слушают, что им рассказывают, лишь ради того, чтобы выхватить слово из контекста или обыграть какое-то выражение, — он недовольно отвернулся и бросил умоляющий взгляд на Мег. Она его поняла.

— Вим! — объявила она. — Вас к телефону! Из Дубая!

— Иду.

Слово «Дубай», за которым маячили безумные состояния в нефтедолларах, произвело желаемое действие на клиентов: Виму оставалось только добавить элегантное «прошу прощения», и он мог спокойно уходить, а они с восхищением смотрели ему вслед.

Он вернулся в свой кабинет и раздраженно толкнул дверь:

— Спасибо, Мег. Бывают дни, когда я начинаю ненавидеть свою работу.

— Почему?

— Они пришли сюда только из-за скандала с Бидерманом, ради адреса, чтобы увидеть площадь Ареццо из моих окон. Они ничего не купят. Можно не надрываться.

— Хотите, я расскажу им все до конца вместо вас?

— Это было бы очень любезно, спасибо. Но не выкладывайтесь, Мег; они не раскроют кошельки.

Решительным шагом Мег присоединилась к группе. Она была не так красноречива, как Вим, но эрудированна и всегда точна, так что вполне могла на должном уровне рассказывать о произведениях искусства. Вим, оставшийся в кабинете, расслабился и пролистал, чтобы развеяться, каталог аукционных продаж.

С той ночи, когда состоялся прием у Бидерманов, он уже не очень понимал, что происходит с его жизнью.

На следующее утро после приятно проведенной ночи они с Мег проснулись весьма удивленными. Точнее, Вим удивился тому, что он проснулся рядом со своей обнаженной ассистенткой, она завернулась в простыню, уткнулась в подушку и спала сладким сном. Из-за похмелья ему потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить, что было вечером. Когда он наконец в нескольких словах обрисовал для себя эту ситуацию: «Я переспал со своей ассистенткой», ему стало не по себе. «Что на меня нашло? Во-первых, это совсем не мой тип женщины, а во-вторых, ну где я еще найду такую ассистентку?»

Ночью алкоголь позволял ни о чем не задумываться, но как теперь вспоминать эти события, когда хмель уже испарился? И если опьянение, снимая запреты, подсовывало ему множество причин, почему стоило заняться любовью, трезвость приводила причины, почему этого делать не следовало: «Чтобы я полез к этой фламандской корове? Она же мне не нравится. Хуже того, я даже не думал о ней как о женщине. Если уж я с ней сплю, пиши пропало. Всему же есть пределы. Когда ситуация превышает определенные пределы банальности, это вообще уже становлюсь не я».