Том и Натан смотрели на эти сложности по-разному. Натану хотелось, чтобы его жизнь была не просто чередой заигрываний и недолговечных союзов, ему хотелось испытать любовь, которая будет чем-то большим, чем просто желание; именно потому, что он уже давно мечтал найти большую любовь, он от нетерпения принял за нее два затянувшихся приключения. Том же ничего не загадывал и никогда не смешивал сексуальные отношения с любовью: когда он встретился с Натаном, то очень удивился тому, насколько он привязался к этому парню.
По утрам они наслаждались общением друг с другом даже больше, чем вечером. Им было уже не обязательно заниматься сексом, они просто лежали рядышком и наблюдали, как за окнами светает. Эти анонимные записки ускорили развитие их отношений, сделали их более глубокими.
За окном послышались резкие, пронзительные крики больших попугаев, а потом и мелкие попугайчики внесли свою лепту в их нестройный хор. Этот гвалт обычно начинался с рассветом.
Натан пытался их передразнивать. После нескольких попыток у него получилось. Они посмеялись, потом Том, неодетый, подошел к окну:
— Я вот думаю, Натан, а не сделали ли мы логическую ошибку с этими анонимными записками? Мы ведь предположили, что их получили только мы двое.
Натан вскочил, тоже голый, и прижался к Тому. Они любовались площадью и домами, окружавшими островок зелени посредине, — словно прекрасная театральная декорация.
— И что с того, — подхватил Натан, — если даже несколько человек здесь у нас получили одну и ту же записку?
— Ты прав, я еще не придумал, что дальше.
Они стали смотреть на птиц. Их мысли еще текли медленно, по-утреннему, и разворачивались тоже медленно, им пока не хватало легкости и энергии — на все требовалось много времени.
И вдруг, шумно хлопая крыльями, с серого неба ринулся вниз черный-пречерный ворон, пересек площадь и, без затей разогнав попугайчиков, уселся на верхушке дерева. Вестник несчастий громко каркнул, и после этого мрачного предупреждения вокруг него словно бы раскинулись километры одиночества. Он сгорбился, склонил голову набок и с суровым видом принялся изучать фасады окрестных домов. Его острый взгляд проникал внутрь каждого дома, безжалостно высматривая слабости их обитателей.
Натан, почувствовав это враждебное внимание, поежился. Том же улыбнулся и потер руки, лежавшие перед этим на плечах друга.
— Странно… Обычно в анонимных письмах бывают оскорбления, сплетни, клевета. Не зря же анонимщиков иногда называют воронами.
Ворон снова угрожающе каркнул. Том спокойно продолжал:
— Тут ситуация совсем другая. Автор рассылает письма любви, письма, которые вызывают любовь. Это точно не ворон…
— А кто же?
— Наверно, голубь.
Попугаи пощипывали перышки друг у друга на шее и головке, приглашая заняться любовью. Только самые юные вели себя агрессивно: с налитыми кровью глазами и растопыренными, как щит, крыльями, грозно выставив когти и острые клювы, они с воинственными криками гонялись друг за другом, нападали, клевались — возможно, только для того, чтобы потом перейти к таким же нежным излияниям, как остальные.
Из-за этого весеннего половодья чувств на деревьях царило смятение. Сенегальские длиннохвостые попугаи, нимфы, габонские серые, длиннокрылые, волнистые, красноспинные певчие резвились и галдели среди ветвей, а парочки неразлучников, наоборот, прятались в листве, замерев, чтобы не привлекать к себе внимания. Одна самка синелобого амазона строила гнездо и набрасывалась на всякого, кто к ней приближался. Старички-ара, потерявшие с возрастом часть оперения, как мужчины теряют волосы на голове, старались не совершать лишних полетов и поднимали крик, только если сражения юных попугайчиков или погони за самками затрагивали их территорию. А один большой какаду с желтым хохолком и кремовыми перьями, сидевший на толстой ветке, только плечами пожимал, поглядывая на эту суету, которая явно не имела к нему никакого отношения.
Пятьдесят лет прошло с тех пор, как бразильский консул, покидая Бельгию, распахнул свои клетки. За это время птицы ни разу не пытались сменить место. Если какой-нибудь смельчак иногда и решался долететь до соседнего парка, расположенного в нескольких кварталах от площади Ареццо, он быстро возвращался и присоединялся к своим собратьям, которых терпеть не мог, но и обходиться без них не умел. Сколько поколений уже сменилось в их буйной компании? Ни один наблюдатель не взял на себя труд изучить эту популяцию, потому что все окрестные жители сперва были уверены, что экзотические птички, привыкшие существовать в неволе, не выживут. Но и через несколько десятилетий фауна в этих джунглях процветала вовсю. Может быть, уцелели даже какие-то особи из первого поколения, говорят ведь, что есть виды попугаев, которые живут до восьмидесяти, а то и до ста лет.
Выносливость попугайчиков с площади Ареццо одновременно и зачаровывала ее обитателей, и вносила в их жизнь дискомфорт. Все было против этих птиц: и между собой они ссорились, и окружающая среда совсем им не подходила, — все шло к тому, чтобы они вымерли, а они жили себе как ни в чем не бывало, всё такие же шумные, болтливые и бестолковые.
На каком, интересно, языке они говорят? Если их предков обучили португальскому или французскому, во что трансформировалось их наречие полвека спустя? Какие слова слышатся в их пронзительных криках? Произносят ли они вообще какие-нибудь слова? И есть ли во всем этом смысл? Может, эти влечения, домогательства, эта простая грубая энергия и есть собственно цель жизни?
— Ничего, если я сегодня вечером навещу Фредерика? Мне хочется заняться с ним сексом.
Диана задала мужу этот вопрос таким тоном, каким сообщают, что пришло время сходить к парикмахеру, — так, ничего не значащий пустяк, как будто ей было даже обидно тратить время на обсуждение такой ерунды.
— Да ради бога, Диана, поезжай.
Жан-Ноэль облегченно вздохнул: Диана возвращалась к своему обычному состоянию… Уже несколько дней — после вечеринки в «Тысяче свечей» — она раздраженно металась по дому, беспричинно впадала в ярость и цеплялась к каждой ерунде, чтобы учинить скандал. Ее скверное настроение, выплескивающееся по пустякам, хотя и мучило в первую очередь ее саму, оказалось заразным: депрессивные волны ходили по всей квартире, домашние растения поникли, даже свет с неохотой проникал сквозь грязные окна, но больше всех доставалось Жан-Ноэлю, с которым она с утра до вечера ссорилась по всякому поводу.
Во время той роскошной групповухи Диана удивила Жан-Ноэля, устроив настоящий дебош: когда ее подали на стол, украсив всем ассортиментом закусок, и Захарий Бидерман стал ее ласкать, она изогнулась и отвесила ему оглушительную пощечину. Голая, измазанная деликатесами, она соскочила со стола, погналась за ним и, страшно ругаясь и размахивая кулаками, загнала его в угол. Причем она не только нарушила правило, принятое в свингерских клубах, которое предписывает, отказывая партнерам, которых ты не желаешь, сохранять любезность, хуже того, она разразилась ужасной бранью, ругала его последними словами: свинья, дерьмо, подлюга, мерзавец, дрянь, дубина, деспот, змеюка грязная, подонок, сукин сын — оскорбления извергались из ее уст, словно потоки воды из Ниагарского водопада.