Порвать с ним. Порвать сейчас же. Этому романчику пора положить конец; трех дней Еве вполне хватило; продлись это дольше, она впадет в депрессию.
Если она оттолкнет Квентина, то снова помолодеет, — во всяком случае, рядом со своими пожилыми любовниками она останется девочкой. Если она оттолкнет его, она вернется в лагерь женщин, которые используют мужчин, а не тех, кто содержит прекрасных принцев. Если она оттолкнет его, она снова станет центром собственной жизни.
В пять часов, когда они вернулись с велосипедной прогулки вдоль каналов, она уже не позволила ему помечтать о том, как они проведут вечер.
— Уезжай, Квентин. Возвращайся в Брюссель. Теперь ты умеешь вести себя с женщиной как мужчина. У тебя вся жизнь впереди.
— Когда мы увидимся?
— Никогда.
Сбитый с толку, он наморщил лоб, будто пытался удержать кепку, которую уносил ветер, и захлопал ресницами — он решил, что она пошутила.
Она взяла его горячую руку, такую гладкую и нетерпеливую:
— Забудь мой телефон. Я не скажу тебе «здравствуй», если мы встретимся, не отвечу, если ты заговоришь со мной, не открою дверь, если ты постучишь. Мы больше не прикоснемся друг к другу, Квентин. Теперь ты отведешь мне место в своей памяти, и я стану для тебя одним из воспоминаний, твоим первым воспоминанием о женщине, а ты… ты тоже станешь для меня воспоминанием.
К своему удивлению, она почувствовала, что на глазах выступили слезы. Она добавила:
— Одним из самых прекрасных воспоминаний…
Голос у нее дрогнул. Вот ведь ужас! Ей надо справиться с эмоциями. Никакой тоски! Только не здесь! Ей стало жаль себя, своей ушедшей молодости, она испугалась этой незнакомой и пугающей поры зрелости, которая перед ней открывалась. С револьвером, приставленным к затылку, приговоренная к смерти должна продвигаться вперед, по тропинке, ведущей в небытие.
Она бросилась к нему в объятия, чтобы спрятать слезы. Он прижал ее к своей юной, ничем не переполненной груди и гладил ее лицо большими ладонями, удивленный этой внезапной грустью. Кто, интересно, до сегодняшнего дня по нему плакал? Альбана, но совсем не так. Не так, будто искала убежища от своего палача.
Он гордо выпятил грудь. Обнимая эту женщину и пытаясь ее утешить, он проходил еще один этап мужского взросления, поэтому, хотя ранимость Евы рвала ему душу, он все же черпал в ней и гордость за самого себя.
Что касается скорой разлуки, он в нее не поверил.
Раздался звонок.
Такси, которое вызвала Ева, подъехало и ожидало пассажира.
Квентин не мог смириться с тем, что она уже все решила. Но все же молчал.
Ева поцеловала его в последний раз и величественно проводила до дверей. Растерянный, оробевший, Квентин не сопротивлялся.
Такси уехало.
Оставшись одна, Ева закрыла дверь и застыла как статуя, охваченная тоской, которая была ей слишком хорошо знакома: никогда и никому она не сможет признаться в том, о чем ей хотелось кричать.
Через минуту она немного пришла в себя и облегченно вздохнула. Она только что избежала страшной опасности: неизвестная сила чуть не поработила ее, таинственная сила, которая заставила бы ее предпочесть счастье Квентина — своему, невыносимая и благородная сила, которая заставила бы ее забыть о себе и о своих интересах, вместо того чтобы хорошенько о себе заботиться.
Если бы она не победила эту странную силу тотчас же, она могла бы назвать себе самой ее настоящее имя — любовь.
Осуществить чудо оказалось не так уж трудно…
Трое любовников сплетались, притрагивались друг к другу, ласкались, соединялись, проникали в тело друг друга. Чья-то нога гладила чьи-то бедра, чья-то рука пробиралась в самое сплетение тел, два рта припадали один к другому, а третий, словно печатью, скреплял их соединение, тела касались, не уделяя внимания тому, чьи они: кожа теряла индивидуальность, но излучала восторг, которым, как оказалось, могла награждать с отчаянной щедростью.
И если сперва Батист без всякого стеснения наблюдал, как Жозефина обнимает свою возлюбленную, но трепетал, ловя взгляд жены во время собственных утех с Изабель, и останавливался, не уверенный, можно ли продолжить, чувствуя, как осуждение проникает в окультуренные зоны его сознания, а в архаически мыслящей части мозга зреют или угадываются собственнические инстинкты. Жозефине было неприятно видеть мужа в объятиях любовницы, невзирая на то что это была ее собственная возлюбленная. Понимая, что тут кроется противоречие, она призвала на помощь силу воли и попросила мужа не стесняться, а продолжать начатое. Чем это кончилось? В результате иногда сама Жозефина подталкивала Батиста к Изабель, чтобы убедить себя, что она контролирует ситуацию. Так эти трое состыковывались, притирались, с каждым часом сливаясь все теснее.
К утру им показалось, что вселенная стала иной. Они вышли за пределы своего тесного мирка, выпутались из лабиринта запретов и предубеждений и оказались в другом мире — открытом, светлом и просторном.
Они повторили свои ласки снова, нежно, неторопливо, без вчерашнего пыла — как напевают себе под нос песенку, которую перед тем уже горланили на всю улицу, — им просто нужен был предлог, чтобы оставаться в постели.
Женщины задремали, обнявшись.
Изабель спала посредине — знак того, что ее приняли в их пару.
Батист тоже придвинулся к Изабель, прижался ноздрями к ее запястью, глубоко втянул ее запах, продвинулся от локтя к подмышке, остановился в нежной выемке шеи: он запоминал ее запах, велел мозгу сохранить его, навсегда связать с чувственностью. К его удивлению, ему уже хотелось, чтобы Изабель стала частью их будущего.
Он насытил свои желания, зато страшно проголодался и стремительно вскочил с постели. Телесное насыщение заменило ему сон. Он уже давно не занимался любовью несколько раз за ночь и даже почти забыл, что это возможно, — когда проживешь пятнадцать лет с одной женщиной, стремление успеть побольше улетучивается, убаюканное ритмом семейной жизни. Эта ночь напомнила ему, что желание не исчезает насовсем во время занятий любовью, оно долговечно и продолжает напоминать о себе, даже когда силы уже на исходе.
Однако свежесть, которую ощущал Батист в это утро, происходила от общего облегчения — он избавился от ревности. Умом он всегда пытался побороть ее в себе, но лишь сегодня освободился от нее полностью.
Он подошел к компьютеру, отыскал свою «Энциклопедию любви», открыл, нашел статью «Верность» и не задумываясь напечатал Следующее:
Что может быть глупее, чем верность, которая мучит? Настоящая верность — это когда мы обещаем человеку: завтра я дам тебе не меньше, чем сегодня. Вот любовь! А вовсе не формула: теперь я буду только для тебя, другие больше ничего от меня не получат. Любовь скаредная, скупая, любовь, которая исключает других, — да любовь ли это вообще? Из какой нелепой «порядочности» мы должны подвергать себя такому усечению? Как удалось обществу связать обещания, данные друг другу, с воздержанием в отношении всех, кроме своего партнера? Ведь постоянство и воздержание вообще никак не связаны между собой. Некоторые супруги, в конце концов, перестают вместе спать: разве это верность? А некоторые вообще начинают презирать или ненавидеть друг друга: это верность? Для меня неверность — это когда человек забывает свою клятву любить другого до конца жизни. Вот я все так же крепко люблю Жозефину, но люблю и Изабель. По-другому. Что за извращение — сводить любовь к семейным узам?