Мысленно я раскладывала всю услышанную информацию по ящичкам своего сознания, чтобы в нужный момент «открыть» один из них и воспользоваться добытыми сведениями.
— Какие соображения по поводу того, кто мог это сделать?
— Мы не успели еще проверить его связи. Коврин был предпринимателем, за ним числилась фирма. Мать убитого утверждает, что он занимался скупкой квартир у опустившихся элементов общества — это нужно проверить. Возможно, с кем-то что-то не поделил. Позавчера я пытался навестить подружку Коврина, но она дома не появлялась. А вчера… Ты слышала, наверное, о расстреле в районе аэропорта?
Я кивнула.
— Тринадцать человек из автомата Калашникова. У нас весь отдел начальство на уши поставило. Так что сама понимаешь, нам сейчас не до Коврина.
— Дело понятное, — флегматично произнесла я. — Обычный передел сфер влияний. А число тринадцать — чертова дюжина. Ты не находишь в этом скрытого намека?
— Нашему отделу такие намеки раскрываемости не прибавляют. От нас теперь требуют показательных выступлений: найти, поймать, обезвредить. Ладно, — Николай поднялся, — ты девочка способная, разберешься. Не забывай только меня информировать. Рано или поздно перед начальством все равно придется отчитываться.
Николай сунул мне в руку клочок бумаги.
— Адрес и телефон подружки Коврина.
— Фотографию на память можно? — Я вопросительно смотрела на Николая, держа в руке один из снимков.
— Бери! — Опер махнул рукой и взял с моих колен Уголовный кодекс. — Желаю удачи!
* * *
Дверь долго не открывали. Наконец по ту сторону раздались тяжелые шаги, меня оценили, глядя в «глазок», затем дверь не спеша подалась в мою сторону.
— Проходите.
Голос хозяйки звучал сухо и строго. Даже дома Степанида Михайловна выглядела подтянуто: вчерашнее черное платье сменил черный костюм, волосы на голове стянуты в тугой узел, а осанка такая, что и молодые позавидуют.
Коврина пригласила меня в зал. Обыкновенная, неудобная в планировке двухкомнатная квартира. Обстановка времен семидесятых годов, но всюду очень чисто, каждая вещь на своем месте.
В черной рамке на столе стояла фотография Леонида. Взгляд у него был немного странный: как будто человек смотрел не в объектив, а внутрь себя.
— У вас был красивый сын, — начала я разговор.
Степанида Михайловна опустилась в обшарпанное кресло напротив меня и скрепила пальцы в замок.
— Мне никогда не нравилось прошедшее время в русском языке. Но теперь мне чаще всего приходится пользоваться именно им.
Я выдержала уважительную паузу.
— Вчера я разговаривала с одним из оперативников, побывавшим на квартире вашего сына после его смерти. Теперь я знаю все, что известно милиции, и хотела, чтобы вы рассказали мне о сыне. Насколько я понимаю, Леонид был поздним ребенком?
Женщина глубоко вздохнула, потом выдохнула и только после этого ответила:
— Родила я Леню в тридцать восемь лет. Муж мой был военным. Его не стало, когда сыну исполнилось полгода.
— Леонид был беспроблемным ребенком?
Степанида Михайловна горько улыбнулась и поджала губы.
— Наоборот — очень проблемным. Он был аутистом. Слыхали про такой недуг?
— Да, кое-что. Это когда ребенок погружается в себя и теряет связь с окружающим миром?
Коврина не ответила, мне было видно — эмоции захлестнули ее.
— Сколько всего с сыном мы перенесли, знаем теперь только бог и я. Сейчас врачи классифицировали эту болезнь, а раньше все звучало очень банально — шизофрения. Активно проявляться недуг стал в подростковом возрасте. Мне и так с Леней было очень непросто, а после диагноза врачей у меня совсем опустились руки. Но все же я повезла его в Москву — и не зря. Старенький врач — психиатр одной из московских клиник — встряхнул меня резкими словами: сказал, что я должна бороться за сына, пока диагноз не стал окончательным. Он же дал мне методику, по которой я начала заниматься с Леней. В результате свой страшный диагноз врачам пришлось снять.
Женщина дрожащей рукой резко провела по волосам, как будто хотела стряхнуть с себя воспоминания, причинявшие боль.
— Именно поэтому я была против того, чтобы Леня заводил семью и имел детей. Да Леня и сам все прекрасно понимал и ограничивался кратковременными связями с женщинами.
— Что Леонид заканчивал кроме школы?
— Строительный техникум. Потом вдруг решил податься в коммерцию. Сначала сколотил начальный капитал на торговле, а позже занялся квартирами. Отселял, скажем, семью в деревню или на квартиру в дальнем районе, с доплатой, а освободившееся жилье продавал. Так многие сейчас делают.
Последние слова были сказаны как будто в оправдание сына.
— С кем работал Леонид, вы не знаете? Были ли у него напарники?
Коврина замялась.
— Мой брат, про которого я вам вчера рассказывала, год назад освободился из тюрьмы, и Леня взял его к себе на работу. Я не сказала об этом милиции. Не хочу, чтобы Егора опять терроризировали допросами и подозрениями. Он и так натерпелся.
— Где сейчас ваш брат?
— Последний раз я видела его двадцать седьмого — он был на похоронах. Я дам вам его адрес, если есть необходимость с ним поговорить.
— Последнее время Леонид встречался с кем-нибудь из женщин?
Коврина опять нервно поджала губы. Этот вопрос был ей неприятен.
— Да. Знаю только, что зовут ее Лариса. Видела Леню с ней один раз.
— Характеристику ей сможете составить?
Степанида Михайловна поморщилась.
— Эта девушка не отличается высокими моральными принципами. Это у нее на лбу написано. Живет под девизом: кто платит, тот и музыку заказывает. Я смотрела на связь Леонида с ней сквозь пальцы. К порядочной ведь можно и сердцем прикипеть, а там не за горами женитьба, дети… Такую же, как Лариса, можно бросить в любой момент и даже не оглянуться.
Внимательно наблюдая за собеседницей, я делала свои выводы. Повышенная опека над Ковриным с детства со стороны матери, по-видимому, оставила в нем след на всю жизнь. Его болезнь только усугубила положение вещей. К тому же Степанида Михайловна — женщина авторитетная, властная, такую нельзя не послушаться.
— Степанида Михайловна, я задам вам последний вопрос: кто, по-вашему, мог отравить Леонида?
Взгляд женщины озарился недобрым блеском.
— У меня нет никаких версий, — отрезала она. — Если бы я знала ответ на этот вопрос, то не наняла бы вас.
Коврина резко встала.
— Теперь мне необходимо побыть одной.
На этом мы и расстались.