– Камень поврежден, – заметил похожий на пингвина автомат. – Когда-то у него должны были быть преобразователи звука. Возможно, в хорошо оборудованной лаборатории…
– Легенды? – вдруг переспросил Бин, понимая, что не следовало бы перебивать, но ничего не мог с собой поделать. Страх, усталость, общение с демонами – от всего этого он был на грани истерики. Да и обстоятельства изменились. Если он какой-то особенный, если в нем нуждаются, не грех потребовать ответа на один-два вопроса.
– Какие легенды? Такие камни встречались раньше?
Птица-машина оторвала взгляд от изображения гуманоида, который продолжал открывать и закрывать рот, изображая речь, примерно совпадавшую с дрожью под правой ладонью Бина.
– Ты должен хорошо это знать, Пэнь Сянбин, ведь отныне этот камень бремя и долг, возложенные на тебя Небом. – Машина выпрямилась во весь рост и слегка поклонилась. – Истина уходит в прошлое намного глубже, чем кому-нибудь известно.
Во рту у Бина пересохло.
– Какая истина?
– Камни падали с начала времен. По слухам, люди разговаривают с ними последние девять тысяч лет.
Все эти долгие эпохи они говорили про день кульминации. И вот этот давно предсказанный день наконец наступил.
Бин почувствовал спиной тепло – к нему прижалась Мейлин, как можно теснее, по-прежнему с ребенком на руках. Он не отрывал ладони от предмета на столе, но был рад, что она одной рукой обняла его за пояс, крепко, и тем самым немного разогнала его внутренний холод.
– Значит… – Бин сглотнул, – ты не пришелец?
– Я? – Пингвин некоторое время смотрел на Бина, потом издал какое-то чириканье – механический эквивалент смеха. – Я понимаю, почему ты сделал это ошибочное заключение. Но нет, Пэнь Сянбин. Меня создал человек. Как и эту змею, – крепче сжал он когтями механическую змею, – посланную другими, гораздо более жестокими людьми. Наши соперники тоже хотят узнать о межзвездных зондах-посланцах как можно больше.
Тем временем существо в камне, казалось, все больше раздражалось, по-видимому, поняв, что никто не слышит его слов. Жужжание усилилось – и прекратилось. Потом демон наклонился вперед, словно устремляясь к Бину, и начал чертить в пространстве у границы между ними какие-то фигуры. Там, куда он поворачивал свою чешуйчатую руку, оставался четкий чернильный след. И Бин понял.
Каллиграфия. Существо рисовало фигуру – идеограмму – в старинном, с плавными очертаниями, стиле. Сложный символ, состоящий по меньшей мере из двадцати черточек. «Жаль, что мне не хватает образования», – подумал Бин, благоговейно глядя на законченный знак, светившийся на поверхности мирового камня. Симметрично прекрасный и одновременно неровный и угрожающий; от него трудно отвести глаза, а сердце так и колотится.
Сянбин не знал, что это за иероглиф. Но любой, хоть немного знакомый с китайским миром, сразу узнал бы центральный символ, вокруг которого была выстроена фигура.
Опасность.
ПРОТИВОРЕЧИВАЯ МУДРОСТЬ
Опасность уже так велика, что вызывает сожаление, если какой-либо индивид, класс, народ сохраняет иллюзии. Время не позволяет останавливаться; больше нельзя благоразумно отступить или мудро отречься. Только мечтатели могут воображать, что выход существует. Оптимизм – это трусость.
Освальд Шпенглер. Люди и техника. 1932
В хорошие времена пессимизм – это роскошь, но в плохие – всегда исполняющееся фатальное пророчество.
Джеймс Касцио. Откройте будущее. 2005
– Почему я должен носить эту штуку? – пожаловался Джеральд.
Он завернул рукав своего недавно выстиранного и выглаженного мундира, показав то, что находилось под ним, – бугор в мясистой части предплечья. Вживленный телеметрический датчик НАСА.
– Не будьте тряпкой, – сказала генерал Хидеоши. Во плоти бригадир оказалась еще миниатюрнее, чем на экране, – это производило парадоксальный эффект, добавляя солидности ее чину. В свете прожекторов блестели звезды на ее плечах. – У вас с начала тренировок – имплантаты.
– Ну, это для диагностики общего состояния и инъекций, связанных с работой. По окончании миссии все их убирают. Но эта штука огромная! И я знаю, что она не только измеряет мое кровяное давление.
Акана пожала плечами.
– Цена свободы, друг мой. Схватив эту штуку, вы сами выбрали роль человека – подопытного кролика. – Она кивнула в сторону Объекта. Гладкий, он светился в выстланной войлоком колыбели на переговорном столе в нескольких метрах от Джеральда. – Либо это, – она показала на руку Джеральда, – либо длительный строгий карантин. Вы знаете, что и сейчас не поздно сделать выбор. Возвращайтесь в бак.
Джеральд фыркнул.
– Нет, спасибо.
– Добро пожаловать, – усмехнулась Акана.
Он не стал упоминать про другие имплантаты, о существовании которых только подозревал, – например, какое-то инородное тело внутри его левой глазницы анализировало свет, не заслоняя роговицу. Оно смотрело на мир сквозь его зрачок. В сущности, видело то, что видел он. Как будто мало того, что десяток других членов команды непрерывно следят за ним, когда он общается с Вестником (таково одно из его названий).
Его называют «моим» яйцом. Галактическая жеода Джеральда. Или Гаванский артефакт. Или штукенция, которую мусорщик-ковбой Ливингстон заарканил космическим лассо. Лучше бы она оказалась безопасной и доброжелательной, потому что мое имя навсегда к ней привязано. И в случае добра, и в случае зла.
Из-за плотных занавесей доносился гул голосов прессы и приглашенных гостей, рассаживающихся в зале – самом просторном помещении Исследовательской лаборатории флота под Вашингтоном. Удобное старое здание без ущерба пережило День ужаса; оно приемлемо с точки зрения дипломатии и в то же время обеспечивает армейский уровень секретности.
По эту сторону занавеса занимают назначенные им места за длинным столом важные сановники. Вначале представители НАСА и Министерства прогнозов, затем – ЗС, АЮ и СЕАКС. И наконец, делегаты от гильдий и академии. Некоторые из них помогали в проведении предварительных анализов на Кубе. Другие просто хотели пожать Джеральду руку – разумеется, ту, что не касалась артефакта. Многие просто смотрели на овоидный кристалл, спокойно блестевший в свете сценических софитов.
Кто-то предложил набросить на него пурпурную ткань, чтобы президент с должным драматизмом открыл его, но психолог – специалист по связям с общественностью отсоветовал: «Пусть публика увидит его сразу, как только откроется занавес. Все равно никто ни о чем другом не думает. Поэтому превратим это обстоятельство в драматическое преимущество. Надо сидеть и ждать, пока все зрители разглядят Объект с помощью очков и виртов. Это выражение полной открытости. И только когда суматоха уляжется, появится президент».
Впрочем, это мнение восходило к тем временам, когда президент еще действительно обладал огромной властью. Сейчас все это представляется чушью. Но если бы Объект укрыли, Джеральд хотя бы получил передышку, перестал бы испытывать постоянную тягу к Объекту, не дававшую оторвать от него взгляд. Проблему решила простая практичность. Чтобы функционировать, Объект должен все время оставаться на свету.