Все время, пока продолжался отлив, дикари бродили вокруг „Наутилуса“. Но они ничем не проявляли своей враждебности.
Я слышал, как они часто повторяли слово „ассе“, и по их жестам понял, что они приглашают меня сойти на берег. Однако я предпочел отклонить это приглашение.
В этот день шлюпка, конечно, не покидала борта „Наутилуса“, к величайшему огорчению Неда Ленда, которому очень хотелось пополнить свои запасы провизии.
Чтобы как-нибудь скоротать время, канадец — мастер на все руки — занялся приготовлением консервов из привезенных с острова Гвебороара мяса и „хлеба“.
Около одиннадцати часов утра, как только волны прилива стали заливать верхушки скал, дикари возвратились на берег.
Толпа на берегу все прибывала; надо полагать, весть о прибытии „Наутилуса“ облетела все ближайшие острова, и туземцы со всех сторон стекались на Гвебороар. Впрочем, ни одной пироги не было видно.
Время в виду близкой, но недоступной земли тянулось нестерпимо медленно, и, чтобы развлечься, я решил поскрести дно драгой. Сквозь прозрачную воду я явственно видел там множество раковин, зоофитов и морских растений. Кстати, не следовало откладывать знакомство с фауной и флорой этих мест, так как этот день, если капитан Немо не ошибся в расчетах, должен был быть предпоследним днем нашей стоянки у берегов Новой Гвинеи.
Консель принес мне легкую драгу, похожую на те, какими ловят устриц.
— Как ведут себя дикари? — спросил Консель. — С позволения хозяина, скажу, что на меня они производят впечатление не злых людей.
— И тем не менее это людоеды, друг мой!
— Разве людоед непременно должен быть негодяем? — возразил Консель. — Ведь можно быть лакомкой, оставаясь в то же время порядочным человеком. Одно не исключаете другого.
— Ладно, Консель, я уступаю тебе — это честные людоеды, но они поедают своих пленных с соблюдением всех правил приличия. Однако мне не хочется быть съеденным даже честными людьми, и я буду на-чеку, ибо капитан „Наутилуса“ не принимает никаких мер предосторожности. А теперь — за дело!
В течение двух часов мы усердно закидывали драгу, но ничего интересного не выловили: драгу наполняли ракушки, которых называют „уши Мидаса“; арфы, молотки, пожалуй, самые красивые экземпляры, которые когда-либо встречались мне. Мы поймали также несколько голотурий, жемчужных раковин и дюжину маленьких черепах, которых мы решили передать на кухню. И вот в ту минуту, когда я меньше всего это ожидал, я увидел чудо. Собственно, следовало бы сказать — необычайно редко встречающееся уродство. Консель, закинувший только что драгу, вытащил ее, наполненную ракушками. Он был крайне удивлен, увидев, как я внезапно рванул драгу, вытащил из нее одну раковину и испустил крик конхиолога, то есть самый пронзительный, какой когда-либо вырывался из человеческой глотки.
— Что случилось с хозяином? — удивленно спросил Консель. — Хозяина укусил кто-нибудь?
— Нет, мой друг, но я охотно отдал бы палец за эту находку!
— Какую находку?
— За эту раковину! — торжествующе сказал я.
— Но ведь это самая обыкновенная пурпурная олива из рода олив, отряда гребенчатожаберных, класса брюхоногих, типа моллюсков…
— Совершенно верно, Консель, но, вместо того чтобы закручиваться справа налево, эта раковина закручивается слева направо!
— Неужели? — вскричал Консель.
— Да, мой милый. Это раковина-левша!
— Раковина-левша? — повторил Консель с дрожью в Волосе.
— Погляди на ее завиток.
— Хозяин может мне поверить, — сказал Консель; благоговейно беря в руки раковину, — что я никогда еще так не волновался.
В самом деле, было от чего притти в волнение. Всем известно, что в природе движение чаще всего идет справа налево.
Звезды и их спутники вращаются справа налево. У человека
Правая рука развитее левой, и поэтому вес его инструменты, приборы, аппараты, замки приспособлены к пользованию ими справа налево. Природа соблюдает этот же закон, если это только можно назвать законом, и в закручивании моллюском все они закручены справа налево, и в тех крайне редких случаях, когда попадаются раковины-левши, любители готовы платить за них любые суммы.
Консель и я были поглощены рассматриванием нашего сокровища. Я уже мечтал о том, как я подарю его музею естественной истории в Париже, как вдруг камень, брошенный дикарем разбил, эту драгоценность в руках Конселя.
Я отчаянно вскрикнул, Консель бросился к моему ружью и прицелился в дикаря, размахивавшего пращой в десяти метрам от нас. Я хотел удержать Конселя, но не успел. Он выстрелил, и пуля разбила браслет из амулетов, охватывавший запястья дикаря.
— Консель! — укоризненно вскричал я. — Консель!
— Что? Разве хозяин не видит, что этот людоед первым напал на нас?
— Никакая раковина не стоит человеческой жизни, Консель!
— Ах, негодный!.. Я предпочел бы, чтобы он сломал мне плечо! — воскликнул Консель.
Консель говорил это совершенно искренне, но не убедил меня в своей правоте.
Между тем за последние минуты, пока мы были поглощены созерцанием раковины-левши, положение изменилось. Около двадцати туземных пирог окружили „Наутилус“. Эти пироги, выдолбленные в стволе дерева, узкие, длинные, приспособленные для быстрого хода, уравновешиваются на воде при помощи двойного бамбукового поплавка, укрепленного рядом с бортом
Было очевидно, что папуасы уже встречались с европейцами и видели раньше их суда. Но что они должны были подумать об этой железной сигаре, без мачт, без труб, еле выступающей из воды? Очевидно, ничего хорошего, так как они долго держались на почтительном от нее расстоянии. Однако убедившись, что мы не проявляем никакой агрессивности, они постепенно свыклись с видом „Наутилуса“, осмелели и теперь решили поближе познакомиться с ним. Но как раз этому-то знакомству и следовало помешать.
Наши ружья, стреляющие бесшумно, не могли произвести впечатления на дикарей, уважающих только могучие громы орудий. Так и молния, не сопровождайся она громом, не пугала бы людей, хотя общеизвестно, что опасна именно молния, а не гром.
В эту минуту несколько пирог сомкнулись вокруг „Наутилуса“, и туча стрел посыпалась на палубу.
— Чорт возьми! — воскликнул Консель. — Идет град! Да еще, может быть, отравленный…
— Нужно предупредить капитана Немо, — сказал я, направляясь к люку.
Я зашел в салон, но там никого не было. Тогда я попробовал постучать в дверь комнаты капитана Немо.
— Войдите, — ответили мне из-за двери.
Я застал капитана Немо погруженным в какие-то сложные вычисления; ворох бумаг, лежавший перед ним, был испещрен математическими знаками.
— Я потревожил вас? — из вежливости спросил я.