Плача, я взяла на руки мертвую девочку. Мои слезы падали на неподвижное тельце, словно скупые капли дождя на пересохшую землю – влаги оказалось мало, и она не оживила ее. Пошатываясь, я спустилась вниз, стараясь не смотреть на ребенка, которого несла на руках. Я прошла через гостиную, где многочисленные фотографии запечатлели нашу с сестрой короткую жизнь. До тех пор пока Эллисон не исполнилось тринадцать, родители снимали нас одинаково часто. Но потом Эллисон стала выдающейся пловчихой, волейболисткой, гимнасткой, победительницей конкурса на знание орфографии, и ее снимков стало гораздо больше, чем моих. Держа в руках очередной кубок, она скромно улыбалась, как будто говорила: «А, пустяки!»
Предыстории на фотографиях не было, а я все прекрасно помнила. За несколько минут до того, как получить награду и улыбнуться фотографу, Эллисон грубо отпихивала локтем защитницу другой команды – так, что у девочки потом оставался кровоподтек. А в девять лет она несколько минут пристально смотрела в глаза своему сопернику, мальчишка разволновался и напрочь забыл, как пишется слово «лейкопластырь», хотя мог написать его среди ночи, задом наперед и так далее. Нет, Эллисон никого не обманывала специально – ей не нужно было обманывать. Она просто умела нагнать на соперников страху, причем законно. Учителя и тренеры даже поощряли ее напор и волю к победе. Все считали, что такая умница, как она, рождается раз в сто лет. Одноклассницы завидовали ей, но скрывали свою зависть; мальчики считали ее недоступной красавицей. Родители думали, что она – совершенство.
Я никогда не считала Эллисон совершенством, хотя и восхищалась ее решительностью и энергией.
Но я знала и другое, то, что все как будто упускали из виду. Моя сестра – обыкновенный человек. Накануне контрольных и экзаменов ее рвало. Каждый вечер перед сном она, стиснув зубы, делала сто пятьдесят упражнений для пресса. Ей часто снились страшные сны, которые так пугали ее, что она на цыпочках прокрадывалась ко мне в комнату и забиралась в мою постель. А потом она перестала приходить ко мне, и я решила, что кошмары наконец перестали ее мучить. Только потом я догадалась, что дело в другом. Эллисон не хотела, чтобы я узнала о ее беременности.
Тогда, за много месяцев до того, как моя сестра родила, я заметила в ней еще одну перемену. Она была влюблена. Девочка, которую все считали умницей, не способной тратить время и чувства на какого-то парня, все интересы которой занимали учеба и спорт, по уши влюбилась в отца несчастной малышки. Хотя мне она ничего не рассказывала, я знала: она сильно изменилась. Я исподтишка наблюдала за Эллисон. Когда ей казалось, что никто на нее не смотрит, она опускала плечи, едва заметно улыбалась. В ее глазах появлялось мечтательное, рассеянное выражение. Впервые в жизни моя сестра выглядела счастливой. Кроме того, я знала, что иногда она тайком выбирается из дому по ночам. Однажды я подсматривала за ней из окна своей комнаты и увидела, как она садится в чью-то машину с выключенными фарами. За рулем маячила незнакомая фигура. Через стекло было видно, как они отчаянно, страстно обнимаются и целуются.
А потом снова что-то случилось. Мечтательность и рассеянность ушли, прежние напор и решительность вернулись с удвоенной силой. Эллисон еще усерднее взялась за учебу и еще упорнее стала заниматься. Хотя я держала на руках плод ее любви, трудно было поверить, что, пока она так фанатично занималась и тренировалась, в ней росла, зрела маленькая новая жизнь.
Я вышла черным ходом, через кухню. Прохладный летний ветер трепал мои волосы. После удушающей духоты в комнате Эллисон я подставила лицо небу, радуясь дождю. Поплотнее укутала малышку, закрывая ее от дождя и ветра. Еще не совсем стемнело; небо словно не знало, что делать дальше – как и я. На юге взошла луна; она ярко сияла, проглядывая сквозь быстро бежавшие по небу облака. Мне хватило света, чтобы видеть, куда идти. В то же время стало уже достаточно темно; никакой случайный прохожий не мог разглядеть, что именно я несу в руках.
В детстве мы с Эллисон редко отваживались заходить в рощицу за домом. Мама предупреждала нас, чтобы мы не играли на берегу Друида, который течет через лес.
– Река очень глубокая, в ней быстрое течение, – говорила мама. – Стоит опустить ногу в воду – и все, течение вас унесет. Если вы случайно упадете в реку, вам уже не выбраться!
Раньше я думала, что страшные сны Эллисон как-то связаны с падением в реку. Она просыпалась с криком, судорожно хватая ртом воздух и вытирая лицо, как будто от воды.
В мрачном, словно в сказках братьев Гримм, лесу моего детства сквозь ветви деревьев не проникал лунный свет. Мама запугивала нас сказками о болезни Лайма, о больных бешенством лисах и других мелких хищниках. Прижимая к себе малышку, я живо представляла, как на меня прыгают клещи и пьют мою кровь, а между деревьями затаились бешеные лисы с пеной у рта, готовые вцепиться в меня. Осторожно ступая по скользкой, каменистой почве, я спустилась к реке. Поднырнула под низко нависшими ветвями, покрытыми молодыми листочками. Днем, наверное, деревья показались бы мне окруженными нежно-зеленой дымкой, но в темноте они были страшными – словно ко мне тянулись чьи-то волосатые руки. Подходя, я услышала бурление и шум Друида. Мои теннисные туфли зачавкали по жидкой грязи. В ту весну на нас обрушилось рекордное количество дождей, уровень воды в реках и ручьях угрожающе повысился. Вода заглатывала землю…
Сидя на краю ванны, я подставляю руку под бегущую воду; помещение заполняется паром. Я тянусь к крану горячей воды и ищу резиновую затычку, чтобы заткнуть сливное отверстие. Ах, как славно было бы сейчас понежиться в ванне, в тепле и покое, а потом с головой уйти под воду, чтобы не осталось ничего, кроме темноты и тишины.
Почему я здесь? Я уже забыла.
Джошуа за стеной громко зовет маму. Я вытираю слезы – оказывается, я плакала? – и иду к нему.
Клэр недоверчиво смотрит на Эллисон. Неужели она утопила свою новорожденную дочку? Она знала, что Эллисон совершила тяжкое преступление, за которое ее и посадили в тюрьму. Но совершенно не ожидала, что эта девушка совершила хладнокровное убийство. Клэр тогда тоже слушала новости. «Ребенок утонул… Шестнадцатилетняя девушка… арестована». Помнится, она еще спросила мужа:
– Что все-таки произошло?
Джонатан замялся, а потом ответил:
– Одна шестнадцатилетняя девушка утопила своего новорожденного младенца.
Джонатан убрал волосы со лба жены. Клэр почувствовала тогда, как к горлу подступает желчь.
– Клэр, что с тобой? – спросил Джонатан, озабоченно глядя на нее сверху вниз.
Клэр молча качала головой. Как выразить словами то, что она чувствовала?
– Так нечестно, – наконец выговорила она. – Так нечестно! – повторила она, понимая, что похожа на капризного ребенка, чье желание не выполняют взрослые. Джонатан подошел ближе, нерешительно положил руку ей на плечо, но Клэр отдернулась. Ей казалось: если к ней кто-нибудь прикоснется, она закричит. – Как она могла взять и выбросить младенца?! А мы… Мы так хотим ребенка! – воскликнула Клэр.