Вернулись они в дом все в снегу, мокрые насквозь. Пришлось переодеваться, приводить себя в порядок.
— А я так хорошо поспала, — сказала Нина, вытирая мокрое лицо полотенцем. — И никакие кошмары меня не мучили. Просто отключилась. Может, это снег отрезал меня от прошлого?
— Может, — грубовато ответил Герман. Он уже понял, что день прошел бездарно, он практически не поработал. — Знаешь, мы ведем себя, как животные. Едим, спим и все.
— Думаешь, если бы ты был один, ты бы активно работал в такую погоду? Не верю! У тебя мелодии такие солнечные.
— Неправда.
— Правда. И вообще, если организм просит еды или сна, значит, ему надо помочь в этом. Во время сна человек копит силы. Герман, зачем я успокаиваю тебя? Ты гораздо старше меня и сам все знаешь. Ладно, может, ты и не собираешься ужинать, но я все равно пойду и что-нибудь приготовлю.
Услышав ее последние слова, он устыдился того, что при одном упоминании слова «ужин» ему захотелось есть.
Нина осталась в кухне, Герман же, развернув кресло к двери, устроился таким образом, чтобы Нина случайно не увидела его переписку с Рубиным, и открыл ноутбук.
Один вид посыпавшихся на экран сообщений Рубина, едва Герман открыл skype, его взбодрил. Заинтриговал.
«Нина Яковлевна Вощинина, 1985 г.р., не замужем, проживала одна по адресу: ул. Трубная…»
«Профессиональный психолог. Работала в школе психологом».
«Высылаю тебе ее фотографию».
На фотографии — совершенно другое лицо.
«Лева, почему — работала? А где она сейчас трудится?» — запросил Герман.
Лева оказался онлайн.
«Да нигде она не может работать! Она покончила с собою в прошлом году, в июне. Выбросилась из окна. Или же ей кто-то помог».
«Лева?!»
Герман почувствовал, как на макушке у него произошло какое-то движение, а все тело покрылось мурашками. Даже зубы застучали от страха.
«Получается, что у меня в доме находится девушка с чужим паспортом?! Фотография, как я понимаю, не ее. У нее совсем другая внешность! Лева!»
«Гера, я могу организовать приезд тракторов, снегоочистительных машин, и мы вызволим тебя из плена. И подружку твою случайную посадим в каталажку».
«Нет, пока что ничего не надо. К тому же снег идет. Когда перестанет…»
«Она могла быть родственницей самоубийцы или просто украла паспорт этой Нины».
«Я сразу понял, что она — не Нина! Понимаешь, у всех Нин, которых я знал, не такой характер, не такая личность. Нина — это кротость, мягкость, понимаешь? А она — авантюристка, но очень красивая, какая-то странная, и у нее есть пистолет. Лева, пожалуйста, никому ни слова! Я не хочу, чтобы кто-то узнал, как я лоханулся».
«Не переживай. Ты договор прочитал?»
«Нет еще».
«Читай и начинай работать. Смотри, чтобы мы не упустили эту возможность! Коровин долго ждать не будет».
«Хорошо. Пока, до связи».
В гостиную вошла Нина.
— Работаешь? — скучным голосом спросила она.
— Работаю.
— Я ужин приготовила. Макароны с сыром. Любишь?
Герман вдруг почувствовал, как его заколотило. Как же это, подумал он, мало того, что она так откровенно призналась ему в совершенных ею убийствах, так теперь еще и оказалось, что она обманула его, назвавшись Ниной Вощининой! Какой во всем этом смысл?! К тому же настоящая Нина Вощинина умерла! В июне…
Задавать ей вопросы сейчас, когда она ни о чем не подозревает, бессмысленно. И просто опасно. Ведь он ясно сказал ей, что она должна отдать ему пистолет и яд. Сказал, но не довел дело до конца, ничего не взял. Не отобрал. Поговорили, на том и разошлись.
Нет, в таких условиях он просто не сможет работать. И это просто чудо какое-то, что ему за сутки удалось придумать целых две мелодии!
— Герман! Ты слышишь меня?
— Макароны с сыром. Да, слышу.
И когда же спросить у нее о пистолете? Может, просто войти в ее комнату и забрать его, от греха подальше?
— Мне нужно рассказать тебе кое-что, — сказала Нина уже за столом. Она аккуратно разложила приборы, салфетки, придвинула Герману тарелку, полную макарон.
— Еще одна история убийства?
— Ты не понимаешь. Убийство — это способ очистить общество от зла. А если бы я, к примеру, не была такой, какая я есть, а более слабой, и позволила бы этим двум негодяям надругаться надо мной? Сначала бы меня изнасиловал Андрей, а потом, что уж там, и муж. Или ты думаешь, что насилие со стороны мужа не считается таковым?
— Я вообще ничего по этому поводу не думаю, — ответил Герман, с трудом удержавшись от признания, что он все знает. Знает, что ее зовут не Нина, что она показала ему зачем-то паспорт убитой Нины Вощининой.
— И напрасно. Ну выслушай меня, пожалуйста! Ведь случаются разные истории, и девушки в них, как правило, оказываются жертвами. И к насилию все относятся по-разному. Я знаю много случаев, когда… Вернее, не так. Не много, но я просто знаю случаи, когда женщину изнасиловали, и она, переболев пару дней, постепенно приходит в себя, понимаешь? Помучается, но — переживет как-то и постепенно все забудет. Кто-то расскажет об этом мужу, а кто-то — нет. Все зависит от характера женщины. Так вот. А есть и такие, кто не выдерживает этого, накладывает на себя руки. Это, как правило, женщины с тонкой, ранимой душой.
— Зачем ты мне все это рассказываешь?
— Затем, что мне важно знать твое отношение к этому. Вот я рассказала тебе о муже и его приятеле и чувствую, до тебя не дошло, насколько унизительно это было для женщины! То есть для меня. Я же не вещь, чтобы мною можно было расплатиться! Ты только вдумайся, что там произошло…
— Нина, ты утомила меня, если честно, этими разговорами. Я понимаю, тебе надо выговориться, ты хочешь получить от меня поддержку и понимание, если не отпущение грехов. Но я — обычный человек и считаю, что убийство — это тяжкий, смертельный грех, и только Господь может отнять у человека жизнь.
— А если один человек отнял жизнь у другого, то почему бы не наказать этого человека? Почему нельзя ему отомстить? И почему убийца должен спокойно жить на свете и пользоваться теми благами, которые нажила, как получается, для него его жертва?
— Да потому, что отмщение — тоже убийство, такой же грех, и, значит, люди так и будут продолжать убивать друг друга.
— Хорошо, а доведение до самоубийства?
— Это очень трудно доказать.
— Но если бы я, повторяю, оказалась женщиной с более тонкой и ранимой душой и не вынесла бы изнасилования, выбросилась бы из окна, и мой насильник, то есть муж, продолжал бы спокойно жить, заводить любовниц, покупать и продавать компьютеры, всячески наслаждаться жизнью в то время, как я гнила бы в земле, — это разве было бы правильно?