— Да, конечно! — с жаром воскликнул Герман, в душе радуясь тому, что Лева оказался достаточно гибким человеком и пока что не считает Нину сумасшедшей.
— И вот она все это совершает, и уже все готово к тому, чтобы ей самой умереть, и в последний момент до нее, до этой молодой девчонки, вдруг доходит, что она не может добровольно уйти из жизни. Она элементарно боится! И тогда она бросается в другую крайность — ей уже хочется спрятаться от правосудия, скрыться, затаиться. Возможно, она хотела своими рассказами о совершенных ею убийствах вызвать в тебе чувство неприязни и отвращения к ней и заставить тебя взять в руки пистолет.
— Лева, что такое ты говоришь?!
— Успокойся. Это же так, вариант. Зачем-то она к тебе прибилась, как к берегу!
— Я все понимаю. И у меня действительно много раз возникало такое чувство, что я вижу перед собой хладнокровную убийцу, которая тоже не должна жить. Но довести меня до такого состояния, чтобы я схватился за пистолет… Не знаю, что она должна была бы для этого сделать!
— Вероятно, признаться в том, что она совершила некое, совсем уж страшное преступление, такое… Словом, требовалось, чтобы ты испытал шок, впал в состояние аффекта. Но ты, как мне кажется, не способен на аффект. И жизнь у тебя — тихая и мирная. И характер мягкий. Да и вообще, говорю же, она могла все это придумать, сочинить. Кто-то этих людей убил, а Нина решила, что это все она.
— А пистолет? А яд? А способ, при помощи которого она забралась именно в мою машину? Ведь она выслеживала меня! Она оказалась в моей машине не случайно! Она знала, что я покупаю продукты именно в этом супермаркете! И главный вопрос: почему я?
— Не знаю, старик. Знаю одно: пока что тебе надо вычеркнуть весь этот бред из своей головы и постараться сосредоточиться на новой работе. Ты должен быть в теме, понимаешь?
— Да, понимаю, — слабым голосом проговорил Герман.
— Мы с тобой пообедаем в каком-нибудь хорошем местечке. Потом я отвезу тебя домой, ты полежишь на диванчике, почитаешь Бунина, а вечером отправимся к Коровину. Он просто жаждет тебя видеть!
Герман почувствовал усталость. Он так много и эмоционально говорил, что у него, как ему показалось, утомилась даже челюсть. И в горле запершило. И голова разболелась. А когда Рубин сказал про обед, его и вовсе затошнило. Да и Коровина он не очень-то хотел видеть. И не до Бунина ему было!
Но контракт есть контракт, он уже подписан, а это значит, что ему предстоит серьезная работа. А раз так, то и подойти к этому он должен со всей серьезностью и ответственностью. К тому же работа поможет ему отвлечься от этой бредовой истории.
— Лева… — Герман вдруг почувствовал — физически, — как волосы на его голове зашевелились. — Я же папку с нотами оставил!
— Ну и что? У тебя дома разве нет чистых нотных листов?
— Ты не понял! Я уже успел сочинить несколько отличных мелодий для фильма!
— Вот как? — просиял Рубин, но головы так и не повернул, устремив взгляд на дорогу. — Я не знал. Так это же прекрасно!
— Но я их забыл.
— Гера!
— Я серьезно. Напрочь!
— Так вспомнишь, какие проблемы?
— Ты ничего не понял. Я абсолютно их забыл! А темы просто уникальные, и именно они должны стать центральными в фильме. Когда ты их услышишь, ты поймешь, о чем я говорю.
— Говорю же, вспомнишь, просто ты переволновался.
— Лева, мне надо вернуться в лес!
— Хорошо, вернешься, но только не сегодня и не завтра, — уже более раздраженным тоном ответил Лева, и Герман решил больше не поднимать этот вопрос, чтобы окончательно не разозлить своего друга. Он и так сильно злоупотребляет его отношением к себе, его безотказностью, так что проблема возвращения в лес за нотами — это вопрос простой, чисто технического плана. В конце-то концов, Рубин ему не хозяин, чтобы распоряжаться его временем (и им самим!), а поэтому что помешает Герману после переговоров с Коровиным незаметно улизнуть в Киселево на такси? Никто и ничто!
Его так и подмывало ответить: «Слушаюсь и повинуюсь». Но он промолчал. Из уважения к Рубину, который нянчится с ним, как с ребенком.
Они пообедали в «Мосте». Герман, расположившись в удобном креслице и смиренно положив ладони на скатерть, подумал о том, что он давно не ел хорошей ресторанной еды. И что в последние месяцы он готовил себе сам, простую и сытную еду (налегая в основном на блюда из свежих яиц). И что никто-то за ним (кроме Нины, конечно) не ухаживал, не готовил ему и не подавал.
— Ты что закажешь? — Рубин потирал руки в предвкушении вкусного обеда. — Жареную барабульку или рулет из перепелки?
— Омлет, — пошутил Герман и заказал салат с камчатским крабом, филе ягненка и клубничное фламбе.
— Вот что-что, а заказывать все самое вкусное ты всегда умеешь. Ну а я закажу утиную ножку и какой-нибудь десерт. Знаешь, в последнее время я так много ем! Ну ни в чем не могу себе отказать!
Герману хотелось съязвить — мол, а когда ты себе в чем-то отказывал, но он промолчал. Счел, что в данном жизненном контексте это прозвучало бы вульгарно. И вообще, Герману захотелось вести себя так, чтобы поскорее отвязаться от обрушившихся на него обязательств. Да, музыку он напишет, он любит писать музыку, но все эти встречи, вечеринки, разговоры ни о чем с вежливыми улыбками (когда, в общем-то, людям нечего сказать друг другу) он пошлет куда подальше. Одно дело — посидеть в теплой компании друзей во главе с Рубиным, а совсем другое — улыбаться тем, кто собирается вложить (или уже вложил) огромные деньги в проект. Выслушивать комплименты по поводу уже написанной им музыки, произносить какие-то дежурные фразы типа: «Будем надеяться, что фильм получится хороший. А уж я постараюсь!» Или: «Как хорошо, что есть еще люди, способные понимать высокое искусство! Вы не помните, кто и когда последний раз экранизировал Бунина?» И все прочее в таком же духе.
— Лева, ты же не позвонил Лене! — вдруг вспомнил Герман о своих курах, которых Рубин собирался пристроить, вероятно в Киселево, с помощью Елены Сергеевны.
— Сейчас позвоню.
И Рубин набрал номер домработницы. Герман, слушая его разговор, в который уже раз убедился в том, насколько результативно его агент умеет разговаривать с людьми, что называется, договариваться. Ему бы политиком быть, миротворцем! Понятное дело, что после озвученной Рубиным цифры вознаграждения за труды Елена Сергеевна готова была взять курочек к себе домой, кормить их вареными яйцами и выучить их танцевать пасадобль.
— Понимаешь, старик, — сказал Рубин с нарочито виноватым выражением лица, — она не успела у тебя прибраться. Поэтому я предлагаю тебе провести сегодняшний день у меня. Поверь, мы чудненько проведем время! А вечерком (если мы возьмем с собой из ресторанной кухни для скромного мужского ужина салат из козьего сыра, устрицы и телятину) позовем ко мне Коровина! Ну, как тебе мое предложение?