— Анна, как я уже сказал, я журналист. А это — горячий материал.
— Ты знал: то, что я тебе рассказала, — конфиденциальная информация! А чего я тебе не говорила, ты выудил из моего блокнота. Что ты сделал, гад? Дождался, когда меня удастся напоить, а когда я отрубилась, выполз из моей постели, чтобы выкрасть из него информацию?!
— Анна! — схватил он ее за руку.
Их перепалка вызвала немалый интерес у сидевших за столами газетчиков.
Тревис выдернула руку:
— От следствия мне дали пинка, и моя карьера, возможно, накрылась, но ведь тебе на это плевать, правда? Ты получил свой материал — и к дьяволу все мои проблемы, подумаешь, важность! А у меня теперь по твоей милости очень серьезные проблемы. Ты ничтожество!
Рейнольдс поджал губы, затем потянулся через стол и взял книгу «Черная Орхидея»:
— В Лос-Анджелесе был журналист, который сообщил в прессе о подозреваемом по делу Черной Орхидеи. Я лишь придерживался того, как все происходило в расследовании того убийства.
— Из того, что я тебе сказала, ничто не было с этим связано.
— Нет, было. Чего ты мне не говорила — это каким пыткам подверглась жертва, и то же самое было с Черной Орхидеей, хотя ты и пытаешься развести эти два…
— Чтоб ты съел свое дерьмо! — рявкнула она.
Рейнольдс понял намек на то, к чему принудили Луизу, и это его разозлило.
— Не будь грубиянкой! Ты б сперва разобралась. Я ведь работаю на «Сан», и хотя мы часть корпорации, выпускающей «Ньюс оф зе ворлд», это, черт возьми, совсем другая газета.
— И что ты сделал? Продал информацию? Это от тебя пошло, и не пытайся себя выгораживать!
— Ты что, не понимаешь? «Ньюс оф зе ворлд» содрали свою статью с моей!
— Мы не давали добро на оглашение этой информации, потому что если б мы арестовали подозреваемого…
— У вас есть такой. Ты мне говорила.
— А еще я тебе говорила, что он, скорее всего, никакой не убийца. А теперь ты растрезвонил об этом.
Рейнольдс глянул на слушавших все это коллег и снова попытался вывести Анну в коридор, но она не двинулась с места.
— Пойдем выпьем кофе, потолкуем об этом в приватной обстановке, — предложил он.
— Я не желаю быть в твоем обществе дольше, чем требуется, чтобы все тебе сказать. Я больше не хочу с тобой знаться. Если это как-то повредит следствию, ты будешь иметь дело со старшим детективом-инспектором Ленгтоном. А это — всего лишь для моей собственной сатисфакции. Ты лицемерный, двуличный ублюдок!
Она подхватила со стола недопитую чашку кофе и плеснула ему в физиономию. Получилось что надо: с намокших волос кофе потек по лицу.
— Ребячество какое-то…
— Может быть. Но теперь мне немного легче.
Она развернулась и вышла. Дик же тем временем вытирал кофе с лица и рубашки.
Когда она вернулась в машину, ее охватила нервная дрожь. Домой она ехала едва ли не в умопомрачении от злости и, даже припарковавшись и добравшись до квартиры, не могла успокоиться. Ей хотелось разрыдаться снова, однако она сдержала слезы. Взяв себя в руки, Анна открыла портфель, достала «Черную Орхидею» и просмотрела тот раздел, о котором упоминал Рейнольдс. С книжкой она отправилась на кухню и уселась внимательно его перечитать.
Та статья была написана неким сценаристом и отправлена в лос-анджелесский «Геральд экспресс». Как сказал Рейнольдс, в ней говорилось большей частью то же, что и в его статье. Описывались отвратительные увечья на теле жертвы, утверждалось, что подозреваемый задержан. Публикация того материала толкнула настоящего убийцу на новое страшное преступление, дабы его узнали по содеянному и вернули ему утерянную публичную известность.
С пересохшим от волнения горлом, Анна ехала в полицейский участок. Она медленно поднялась по каменной лестнице и дошла до комнаты следственной бригады. Несколько мгновений она постояла за дверями, прислушиваясь к телефонным звонкам и приглушенным голосам, и, внутренне собравшись, распахнула створки.
В комнате повисло молчание: все уставились на нее. Она прошла к своему столу и, сняв пальто, сложила его на спинке стула. Она видела, как все в комнате переглядываются, и знала, что сейчас порозовеет от стыда, но все ж таки преодолела неловкость. Достав из портфеля блокнот и карандаш, она вышла перед всеми и остановилась у белого информационного стенда. Возле него на столе лежало несколько ксерокопий газетной статьи. Льюис заговорил с ней первым:
— Ну что, набралась храбрости, Тревис?
— Не совсем, но мне необходимо всем вам кое-что сказать.
— Что ж, тебе слово, — обвел он рукой комнату, и все обратились в слух.
Анна кашлянула и подняла голову, уставясь на маленькое пятнышко на стене напротив:
— Я действительно изрядно сглупила и пришла сюда, чтобы извиниться перед каждым из вас. Я чересчур много выпила и как идиотка доверилась журналисту Ричарду Рейнольдсу. Я предупредила его, что все, что я скажу, строго конфиденциально и не подлежит публикации, и он пообещал мне, что не даст этому хода. Ничто не может меня извинить — кроме того факта, что в тот день я прослушала жуткий отчет патологоанатома по вскрытию тела Луизы Пеннел, а затем видела труп Шерон Билкин. Я прошу меня простить, и если то, что произошло по моей вине, создаст проблемы для следствия — мне очень стыдно, и я глубоко сожалею об этом. Это все. Еще раз, пожалуйста, примите мои извинения за такой непрофессионализм и столь наивное поведение.
Анна вернулась к своему столу, оставив всех в недоумении, как воспринимать ее слова. Сотрудники готовы были чуть ли не аплодировать ее выступлению. Тревис так нервничала, что не заметила, как во время ее речи появился Ленгтон, послушал и удалился в свой кабинет. Анна привела в порядок стол и потянулась было за дождевиком, когда подошел Баролли и вручил ей чашку кофе:
— Я бы дал ему чуть больше времени, чтобы все переварить, и уверен, это не…
Но не успел он закончить фразу, как раздался рык:
— Тревис!
Анна повернулась к кабинету Ленгтона. Раздвинув закрывавшие его жалюзи, шеф поманил ее рукой. Она постучала к нему в дверь и подождала мгновение, прежде чем войти.
— Ты изрядно перенервничала, — встал он перед своим столом, подцепив большими пальцами подтяжки.
— Я продумала все, что сказала.
— Черт, надеюсь, так и есть. Но ведь фактически это ничего не меняет.
Последовала долгая пауза. Ленгтон смотрел на нее, а она чувствовала себя нерадивой ученицей, стоящей перед учителем. Она даже больно прикусила губу, чтобы сдержать выступившие слезы.
— Как думаешь, что сказал бы твой отец?
— Ему было бы за меня стыдно.
Он кивнул, затем посмотрел на часы: