Он гнал от себя мысли о том, где Алина может быть, что с ней сделали, и тот ли это, кто ударил восемнадцать лет назад, и в чем его собственная вина, и есть ли она вообще…
Он вваливался домой вечером, уставший, измученный, и оглушал себя спиртным. В квартире царил страшный беспорядок. Ящики были выворочены из гнезд, распахнуты дверцы шкафов, вещи и бумаги — одежда его и Алины, старые письма, открытки, квитанции, еще какие-то обрывки — вперемешку валялись на полу, и, бегая по квартире до полного изнеможения и одурения, Павел отбрасывал их ногами. Что он искал, он и сам толком не знал. Ему казалось, что если пересмотреть и перетрогать каждую вещичку в квартире, то можно найти… что-нибудь, понять, что это было. Он перестал выходить из дома, боясь, что Алина вернется, а его нет. Надежда вспыхивала в нем яркой искрой и тут же гасла…
Капитан Астахов, который не верил ни единому его слову, давно не приходил. Павел несколько раз набирал его номер, но ни о чем спросить так и не решился — боялся услышать, что Алину нашли. Он гнал от себя дурные мысли, но все меньше надежды оставалось, что она жива. Три бесконечные недели…
Что он сделал не так? Что нужно было сделать тогда? Он был смертельно напуган. Три бесконечные недели его поджаривали на медленном огне… Его вина.
Приходила Полина, он устраивал ей допросы с пристрастием — с кем они виделись, кто был у Алины… Ему было легче думать, что она с кем-то еще встречалась. Полина плакала, клялась, просила не пить больше, а он остро ненавидел ее. Она здесь, а его Алины уже нет. Ее шелковый халатик, розовый в синие цветы, все еще висит в ванной, ее домашние туфельки, ее платья… все здесь, а ее нет. Он видел, что Полина боится его, но ничего не мог с собой поделать, в пьяном его сознании ее страх был равносилен признанию вины, боится — значит, был кто-то, и Полина его знала.
Потом она перестала приходить.
Наступил момент, и Павел сдулся как воздушный шарик. Перестал ходить на работу, бросил все на помощника Севу. Работа, которая была смыслом его жизни еще недавно, перестала его интересовать. Он начинал пить уже с утра, после первого стакана ему становилось легче, боль притуплялась. Целыми днями он лежал на диване.
Костя Силич приносил еду и водку. У него была заработанная еще в молодости язва, он не мог пить, но поддерживал старого друга, терпя выволочки от жены и приступы боли. Они сидели за столом — бледный язвенник Костя Силич и Павел Зинченко, страшный, обросший седой щетиной, расхристанный.
— Паша, ну нельзя же так, — уговаривал Костя, — ничего не известно, ищут же!
Силич смутно подозревал, что друга угнетает не только исчезновение его невесты, он чувствовал — есть еще что-то, и гнал от себя подлые мысли. Он помнил убийство Тони, тоже накануне свадьбы, чуть ли не двадцать лет назад, в городе тогда говорили всякое. Убийцу так и не нашли. Жена Кости, женщина решительная и языкастая, прямо так и сказала, как отрезала: «Разобрался с первой, а теперь и со второй, а ты, дурак, с ним возишься!»
Косте хотелось поговорить о том, первом, убийстве, расспросить, сопоставить, но, глядя на больное лицо Павла, он придерживал язык. Внутри себя он решил, что все равно! Паша его друг, не раз подставлял ему плечо, а что там у них было или не было, никто не знает! Был бы виноват, менты не отцепились бы.
Он не хотел верить, что Паша сломался — надежный, сильный, жесткий мужик сломался, боится он, что ли?
Они сидели молча. Костя пытался разговорить Павла, отвлечь, старался не смотреть на беспорядок… Он заикнулся однажды, что их соседка убирает у людей, может, ее прислать? Но Паша даже не понял, о чем речь.
Жена звонила каждые полчаса, выговаривала.
— Иди, Костик, — сказал Павел. — Иди. Спасибо тебе.
Это прозвучало как прощание, и Косте стало не по себе. Он пробормотал, что придет завтра. Хлопнула дверь, и Павел остался один. Он вылил остатки водки в стакан, выпил одним глотком. Откинулся на спинку дивана. Сразу же навалилась сонная тревожная одурь. Он не знал, сколько просидел так…
Вдруг, словно его толкнуло что-то, он поспешно поднялся, схватился за диван, удерживаясь на ногах, побрел в ванную. Открутил кран, подставил голову под холодную струю. Посмотрел в зеркало и отшатнулся, не узнав себя. Оттуда на него уставился обросший седой щетиной старик с глазами больной собаки. Он рассматривал себя долгую минуту, потом плюнул прямо в гнусную рожу и сказал громко: «Убийца».
Оделся, с трудом попадая в рукава пиджака, сунул в карман ключи и портмоне и ушел из квартиры.
Он ждал Полину под этим проклятым салоном, на углу, где так часто ожидал свою девушку. Он видел, как она вышла, и пошел за ней. Он и сам не знал, что собирается сказать или сделать, но на улице ему стало легче. Подсознательно он хотел участия, он боялся остаться один. Полина перестала приходить, и он собирался попросить у нее прощения. Он был полон смирения…
Его толкнули, и он грубо выругался. Настроение качнулось в другую сторону, он почувствовал, что остро ненавидит людей вокруг, беззаботную, спешащую, громкоголосую толпу. У них все в порядке…
Он окликнул Полину, она оглянулась. На лице ее промелькнуло что-то… Ему показалось, что страх. Она стояла в потоке людей, глядя на него, а он, расталкивая прохожих, шел к ней.
— Павлик, что случилось?
Дурацкий вопрос — все, что могло случиться, уже случилось.
— Есть новости?
Тон у Полины был испуганный и виноватый, она уже неделю не звонила Павлу, он стал неприятен ей, пьяный, грубый, упрекающий. Он ничем не напоминал того Павла, которого она прежде знала, и страшной и непонятной была эта скорая перемена. Вместо того чтобы держаться вместе, они отталкивали друг друга.
— Какие новости? — выкрикнул он со злобой. — Не знаю! У меня нет новостей!
Он схватил ее за руку, она попыталась вырваться. Люди вокруг оглядывались на них. Полина вскрикнула. Он тащил ее к себе, намеренно причиняя боль. Девушка вдруг размахнулась и изо всей силы ударила его в лицо сумочкой. Он отшатнулся и выпустил ее руку, и она побежала от него через толпу.
Он отошел к стене дома, прислонился плечом. Провел ладонью по лицу, с удивлением увидел на руке кровь. Он уже успел забыть про Полину. Он добрел до парка, упал на скамейку и закрыл глаза. Он чувствовал, что смертельно устал. Мысль, что за все нужно платить, что все безнадежно и ничего уже не вернуть, повторялась как заезженная пластинка.
Он очнулся, когда стемнело. Оглянулся с удивлением, потер лицо ладонями…
Поднялся на свой четвертый, с трудом открыл дверь, долго не попадая ключом в замочную скважину. Потащился на кухню и стал искать спиртное. Нашел початую бутылку водки, налил, разлив половину — так дрожали руки. И тут вдруг в дверь позвонили — нежный мелодичный щебет райской птицы произвел на него действие удара.
«Алина!» — закричал он и бросился в прихожую. Распахнул дверь, всмотрелся, не веря глазам, и попятился…