Они никогда не были соперниками — у них разные вкусы. В отношениях с женщинами капитан Астахов стремился к лидерству — легкомысленная подружка Ирочка не то чтобы признавала его лидерство — ей оно по барабану, и Коля мог безнаказанно воспитывать и выговаривать ей сколько влезет, — тем и ценны их отношения. А Федору подавай интеллект, характер, собственные суждения и взгляды… возможно, здравый смысл… хотя требовать от женщины наличия здравого смысла, особенно если она красива, явный перебор! Вы еще и логики от нее потребуйте — так она вас этой самой логикой… одним словом, вам же будет хуже! Но такой уж был Федор странный человек. Он мог увлечься некрасивой женщиной с мозгами, в отличие от Коли, которого вполне устраивала красивая, но безмозглая. Ведь увлекся же герой Мерля высокоинтеллектуальной женщиной-обезьяной.
А Полина… Ишь ты, полетел! Он им, видите ли, помогает, а его, Федора, побоку! Ну, капитан, подожди! А он, Федор, мямлил жалко в трубку, куда и красноречие подевалось… Цицерон! Соскучился он! Если соскучился, то нужно мчаться и хватать свою женщину, а не мямлить!
Так, испытывая острое недовольство собой, растравляя обиду и придумывая страшную месть капитану Астахову, бывший капитан Алексеев подкатил к воротам дома Майи Корфу. Настроение его понизилось до точки замерзания, и, как он подозревал, это еще не предел.
Художницу, ожидавшую его у калитки, он заметил издали. Гладкие светлые волосы, черный сарафан до пят с громадным лиловым цветком на подоле, знакомое колье омега… И две серые тени — молча прыгающие вокруг собаки — тонкие, стремительные, радостно оскаленные. На фоне особняка со стеклянной стеной и высокой каминной трубой, утопающего в пышно цветущих красных и белых кустах.
Он подумал, что Майя не могла бы жить в другом доме, в многоэтажке, например, в спальном районе, в ней чувствовалось… Федор затруднился определить сразу… Чувствовалось законное право и претензия на подобный антураж, где ведущими компонентами являлись деньги, связи и художественный вкус. Новая отечественная элита, лучшая ее часть.
Майя была бледна, с синяками под глазами, казалась измученной — действительно плохо спала. Обрадовалась Федору, привстала на цыпочки и клюнула в щеку. Собаки проделали то же самое. Он почувствовал на лице их жаркое дыхание и едва уклонился.
— Брысь! — закричала Майя на собак. — Идемте, Федор. Я так рада, что вы приехали… после вчерашнего. — Она взяла его за руку, заглянула в глаза. — Я чувствую себя виноватой, та нелепая, неприличная сцена… вы теперь бог знает что обо мне подумаете!
— Ну что вы, Майя, не подумаю, — выдавил из себя Федор. — Я не заметил ничего… нелепого.
— Ну и хорошо! Хотите увидеть мою композицию, я закончила ее сегодня утром и еще не решила, как назвать: «Память» или «Прощение».
Она привела его к странному сооружению в центре поляны перед домом, если это можно назвать сооружением. Композиция была устроена из воздушных шаров разной величины, числом примерно около сотни, как прикинул Федор, притороченных к земле невидимыми нитками на разной высоте — от метра до двух. Все они были полупрозрачные, серо-голубые и покачивались как живые на легком ветерке. Четыре или пять среди них были черными. Издалека композиция напоминала облако с кляксами случайно затесавшихся ворон. В первую минуту Федор не понял, в чем странность, потом сообразил — шары были идеально круглыми, а не привычно продолговатыми или в виде капли. Сооружение производило странное впечатление, оно покачивалось, и дрожало, и казалось живым.
— Как по-вашему, какое название выбрать?
— Мне трудно сказать. Майя, это что-то личное?
— Очень хорошо, Федор! Я с самого начала поняла, что мы с вами не чужие. Мы еще обсудим это и выберем что-нибудь подходящее, согласны?
Федор кивнул.
— А шары… моя любимая форма — сфера! Вот где совершенство, правда? Самое большое совершенство в любой конструкции — искусственной или природной. Ненавижу прямые линии! В искусстве, как и в жизни, не должно быть прямых линий, вы не находите?
— В искусстве возможно, а в жизни? — удивился Федор.
— В жизни тоже.
Постояв перед «шаровой» композицией, они побрели через лужайку. Собаки Машка и Дашка (Машка в красном ошейнике, Дашка — в коричневом) вились вокруг, норовя прикоснуться, куснуть за руку, подтолкнуть носом, не обращая ни малейшего внимания на окрики Майи.
— Поразительно невоспитанные твари, — сказала она. — А ведь занимались в школе с личным тренером, это удовольствие стоило мне целое состояние. Молодые еще, глупые.
— А что это за порода? Борзая?
— Да. Хорт, русская короткошерстная борзая. Им бы на охоту, на волю, а то маются бедные. Страшно любят гостей, как вы могли заметить. Брысь! — закричала она собаке в красном ошейнике, которая вспрыгнула и попыталась лизнуть Федора в щеку. — Запру в сарае! А где наш мячик? Марш за мячиком!
Борзые и ухом не повели.
Так, в приятных пререканиях с невоспитанными Машкой и Дашкой, они двигались по дорожке, выложенной серыми и зелеными каменными плитами, обогнули дом, и глазам их открылся громадный цветник, не цветник, а целая плантация: по стенам дома пластались плети розовых кустов с мелкими цветками — красными в основном. Пышно цвели разные кусты. Буйство красок, сладкие знойные запахи, жужжание цветочных мух и пчел, брызнувшее вдруг из-за туч солнце — все это сплеталось в негромкий ликующий хор.
В дальнем углу участка сверкала боками невысокая башня из тонированного стекла, на крыше ее под небольшим углом торчали блестящие металлические пластинки, которые Федор принял за солнечные батареи. Сооружение напоминало космический корабль.
— Идемте, я познакомлю вас с Сережей, — сказала Майя. — Сергей — мой садовник, это все, — она повела рукой, — его работа. Он прямо… фантаст!
Только сейчас Федор заметил копавшегося в дальнем углу цветника человека. Они двинулись по дорожке в его сторону. Он выпрямился — стоял, опираясь на лопату, поджидая их. Был это крупный, с обритой головой мужчина средних лет, дочерна загоревший, с пронзительными синими глазами на смуглом лице. Картину довершали камуфляжной расцветки обвисшие шорты, придававшие ему вид рейнджера на покое. Собаки радостно заплясали вокруг него.
— Сережа, это наш гость, Федор Алексеев, профессор университета, — объявила выход гостя Майя.
Федор поклонился и протянул руку.
— А это Сережа, член семьи, можно сказать.
Рука Федора повисла в воздухе. Садовник молча рассматривал его со странным выражением недоброжелательного внимания на лице и не спешил отвечать. Возникла неловкая пауза, и Федор собрался было убрать руку, но тут Сережа, видимо, передумал, перебросил лопату из правой руки в левую и ответил на приветствие — смял в железной ладони руку Федора и кивнул.
«О, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти, пусти мне руку !» — невольно пришло Федору на память, он с трудом удержался, чтобы не поморщиться.