– Чтоб понял важность задачи! Раскрыть отравление сына полковника милиции – дело чести подразделения! Так что, считай, – приказ! Раскроешь – в молодцах. Завалишь – ответишь.

Говорить о том, чем заволокиченное дело может обернуться для него самого, Батанов счёл излишним.

– Так, Николай Панкратьевич, мне ж на мобилу передали из дежурной части, чтоб сгонять по ограблению проституток! – припомнил Симка, в последней, слабой надежде увильнуть от стрёмного поручения. – Может, все-таки кого другого выделите?

– К проституткам – сгоняй, – разрешил Батанов. – Тем более к ним ты и без приказов горазд. Но сразу после – в полное распоряжение!

Он еще раз внушительно потряс пальцем; всунул Стремянному визитку, протянул Гулевскому руку, прощаясь. Но дотошный Гулевский ухватил его под локоть и взялся довести до здания УВД. Ему всё казалось, что начальник угро чего-то недопонял.

Серафим Матусёнок проводил Батанова совершенно убитым взглядом.

– Что? От денежного дела отстранили? – догадался Стремянный.

Симка уныло кивнул.

– Думал, хотя бы «тачку» отремонтирую, – он с тоской глянул на своё нежнолимонное диво. – А теперь другие, пальцем не пошевелившие, бабло поделят, а меня, как всегда, на безнадёгу бросили! Нет в жизни справедливости.

– Нет, – согласился Стремянный. – Так кто такой Максуд?

– Азик, – отшутился Матусёнок. Взгляд Стремянного построжел.

– Да расскажу. Чего уж теперь? Все равно мимо кассы.

«Авторитет» Максуд появился на их территории три месяца назад. Снял квартиру и затих. По информации агента, из числа окружения Максуда, тот крупно «забашлил» в Махачкале, и на дно лёг упакованным, – в страхе, что милиция встанет на его след. Как он заработал деньги, установить не удалось. Но и Максуд не знал, что именно разнюхали сыскари. На этом-то и построил Симка комбинацию, в реализацию которой, с ведома Батанова, привлек еще нескольких оперов из других служб. К телефону Максуда подключили прослушку, но так неловко, что он тут же догадался. Под окнами принялась прогуливаться служба наружного наблюдения. Максуду стало ясно, что арест – дело ближайших дней. Бандит заметался по квартире обложенным зверем. И тут тот же агент сообщил ему, что есть возможность откупиться от ментов. И тогда ему дадут беспрепятственно исчезнуть. Максуд, подёргавшись, согласился. И как раз сегодня его человек должен передать обусловленную сумму.

– Так как же, в конце концов, выйдете на реализацию? На чем посадите Максуда? – поторопил Стремянный.

Симка сбился:

– В смысле?.. Да ни на чем, конечно. Я ж говорю, на него ничего нет. «Отбаблится» и исчезнет с нашей территории… Будто сами так не делали?

Стремянный озадаченно огладил серебристый ёжик.

– Нет, Серафим, так мы не делали, – признался он. Встряхнулся.

– А с чего решил, что дело по отравлению – безнадёга? Не веришь, что раскроем?

– Да не к тому я, – Симка смутился. – Ведь, если начистоту, почему никто этим отравлением не занимался? У всех свои тёрки. А со жмуриков что возьмёшь?

Стремянный усмехнулся. Откровенность румяноликого оперативника, пусть даже с душком, вызывала в нём невольную симпатию.

– Вот что, – он прищурился, прикидывая. – Если отпущу на денёк, успеешь коммерческие разводки завершить?

Матусёнок, сглотнув, кивнул.

– А не стуканёте? – он опасливо ткнул в джип.

– Не обучен, – буркнул Стремянный.

Записав телефоны, он отпустил обрадованного оперка.

Гулевский мерил шаги возле «ДЭУ».

– Такое ощущение, что я в Зазеркалье, – пожаловался он. – Потерпевшие лебезят перед начальником розыска, чтоб он соизволил поработать по убийству. Да ведь как только он эту «темноту» повесит, его пометут. И поди ж ты, – сытый, самодовольный.

– Не пометут, – охолонил друга Стремянный. – Декабрь на излёте. Пока медицинское заключение всплывет, наступит январь. И, значит, убийство пройдет по учетам как нераскрытое за прошлый год. А за прошлый год и спрос другой. Так что если б не твои регалии, они б вовсе не пошевелились.

Стремянный с усилием завел машину. Облегченно выдохнул.

– Жива пока старуха. На завтра стоит разделиться, – предложил он. – Я сгоняю в бюро суд-мед экспертизы. А ты… Не возражаешь прокатиться до метро «Лоськово»? Пройдись в «Товарищество достойных». Поговори с охранниками, что ребят нашли. Обгляди обстакановку. После состыкуем результаты, наметим план оперативно-следственных действий. Без плана нельзя. Меня так мой шеф, следователь по особо важным делам Гулевский, учил, – он подмигнул. – Лады? Ну, куда я без твоего ястребиного глаза?

Гулевский неохотно согласился. Общение с равнодушными следователями, хитроватыми, погруженными в коммерцию сыскарями произвело на него тягостное впечатление. Он уже понял: чтоб этот изношенный, траченный коррозией механизм привести в действие, придется делать то, чего терпеть не мог: бегать по знакомым, хлопотать, жаловаться. И что с того Котьке? Да и ему самому. Ведь обнаружение убийцы не снимет главной, саднящей боли: сын ушел из жизни, так и не узнав, как раскаивается в своей вине отец. Но и отказать человеку, добровольно переложившему на себя чужой груз, он не мог.

Своя правда была и у Стремянного. Конечно, никакой ястребиный глаз, к тому же сильно запорошенный несчастьем, ему на самом деле нужен не был. Он просто тащил «подсевшего» друга на буксире, пытаясь «схватить» зажигание и возродить в нем энергию к жизни.

5

Секьюрити на входе в «Товарищество достойных» хмуро оглядели милицейское удостоверение, неохотно отворили дверную калитку. И Гулевский переступил границу элитного комплекса.

Когда-то, в начале девяностых, Гулевский под Первое мая впервые в жизни ехал на поезде из Ленинграда в Хельсинки. Погода выдалась невесенняя, схожая с нынешней, декабрьской. Хмарь, тяжелый снег налипал на закопченное вагонное оконце, грязная жижа стекала вдоль склизких обочин. Заваленная жухлым чёрным снегом, обломками досок полоса отчуждения, по которой ветер гонял клочки бумаги. Безысходный, навевающий уныние пейзаж. Климат, что с ним сделаешь?

И вдруг они пересекли границу. Не было полосатого пограничного столба, будки обходчика с финской вывеской, не появились пристанционные постройки. Погода, само собой, тоже не переменилась. Но местность преобразилась чудесным образом. Обочины отчего-то сделались аккуратненькими и будто подбитыми, словно солдатские кровати. Исчезли бесчисленные доски и прутья. Пропала и жижа, – должно быть, стекала по спрятанным желобкам в водостоки. Пассажиры в вагоне, дотоле сумрачные, радостно оживились. И Гулевский понял: хмарь не в климате, – в душах.

Подобное чувство испытал он, оказавшись в Товариществе. Перед ним лентой завивался и убегал вглубь территории сочноголубой пятиэтажный комплекс с лихими башенками на красной черепице, – символом счастья для новых русских. Сверху валом валили те же крупные мокрые снежинки, что и снаружи. Но по дорожкам сновала юркая снегоуборочная машина, оставляя позади себя чистенькую тротуарную плитку. В ладных, форменных робах орудовали лопатами дворники. Редкие в утренний час жильцы приветливо кивали незнакомцу. На пересечении дорожек стоял полосатый столб с цветными указателями – «подземный паркинг», «фитнесклуб», «прачечная», «теннисные корты», «детская площадка». Суровая зима выглядела здесь невсамделишной.