— Не хочешь руки, развяжи хотя бы ноги. Я обхвачу тебя бедрами, и ты войдешь в меня, как подобает сильному мужчине. Ну, давай же. Ты особенный! Я хочу тебя! Я мечтаю об этом!
Его глаза умаслились, из раскрытых губ капнула слюна. Дорин разрезал веревки только на одной ноге, суетливо погладил след от жгута и жадно навалился на меня. Я почувствовала, как на моей шее сомкнулись жесткие пальцы. Так вот как в молодости он овладевал жертвами. В момент оргазма он их душил.
Одна освобожденная нога не давала мне никаких шансов. Играть дальше с безумцем я не хотела. Я улучшила момент и ударила лбом его в нос. Этот удар я специально отрабатывала. Он всегда застает противника врасплох. Череп самая крепкая кость и сокрушает любой нос, а то и челюсть. Удар получился не идеальным, но достаточно точным. Нос-картошка превратился в нос-лепешку. Маньяк не сообразил сразу отпрянуть, и я тут же вцепилась зубами в сломанный хрящ.
Дорин взвыл, выдернул голову и раскрылся. Удар пяткой в пах заставил его отлететь и скрючиться от боли. Это была моя маленькая победа. Последняя в моей жизни. Большего я достичь не смогу. Я по-прежнему связана в трех точках и не в силах освободиться. Сейчас маньяк очухается и с удесятеренной злостью накинется на меня.
Так и происходит. Минут через пять он встает, растирает тыльной стороной ладони кровь по лицу и поднимает кортик. В его глазах животная злость, в руке боевое оружие, которым можно убить с одного удара. Но он жаждет иного. Он хочет насладиться душераздирающей болью жертвы. Двадцатипятисантиметровое лезвие кортика принимает не вертикальное, а горизонтальное положение. Оно нацелено не в сердце, не в живот, а между моих ног. Я пытаюсь сжаться, закрыться свободной ногой. Но широкоплечий монстр наваливается и отводит бедро в сторону.
Все! В его руке кортик. Я жду вспышку дикой боли и мечтаю лишь об одном: только бы смерть наступила быстро.
Трещит хлипкая дверь. Я распахиваю сжатые веки. Кто-то врывается в сарай и набрасывается на Дорина. Короткий замах, и что-то тяжелое обрушивается на голову маньяка. Потом еще и еще раз. Дорин валится навзничь, как подпиленное дерево.
Передо мной Коршунов. Его лицо постепенно приобретает человеческое выражение. Он смотрит на окровавленную монтировку в руке и отшвыривает железку к поверженному маньяку. Глаза, как у пьяного, бродят по сараю, осмысливая страшную картину.
— Развяжи меня, — подсказываю я.
Коршунов поднимает кортик и перерезает путы. Я обнимаю его и даю волю слезам. Соленые капли, как ночной дождь застилают взор. Мы сидим на ложе, едва не превратившемся в кровавую доску мясника. Я не могу говорить. Мои брюки превратились в лохмотья, на животе саднят порезы. Кирилл гладит меня по спине. Там нет ран, туда маньяк не добрался.
— Я успел, — выдыхает он. — Я все успел.
Не знаю, что он понимает под словом «все», но я безмерно благодарна ему за своевременный приход в этот жуткий сарай.
— Ты моя единственная, — шепчет Кирилл. Я снова верю ему и плачу еще сильнее, хотя казалось, больше слез не бывает.
— Мы тоже успели.
Чей это голос? Он звучит от двери. Я сижу лицом ко входу и сквозь мутную поволоку слез различаю в проеме фигуру того, кто прикидывался Коломийцем. Он держит пистолет в левой руке, правая на перевязи. В сарай быстро просовывается его вооруженный напарник. Кирилл сидит не шелохнувшись спиной к вошедшим. Мы под прицелом двух пистолетов с глушителями.
— Не ожидал, Коршун, что тебя приговорят к расходу. Ради кого ты взбрыкнул? Ради списанной киллерши, сорокалетней швабры? Дурак. С Рысью цапаться нельзя. Он кому хошь глотку перегрызет. На его пути лучше не становиться, — назидательно произнес раненый Лесник. — Чего молчишь? А ну посмотри на меня!
— Да пусть так сидит. Можно одной пулей двоих завалить, — заметил напарник.
— А кто это третий у вас валяется? Гном, проверь.
Гном подошел к Дорину, рухнувшему спиной к стене, поддел носком, пощупал пульс на шее и изрек:
— Труп.
— Ну, дела. Кого ты прикончил, Коршун? Лучше бы девку свою на тот свет отправил. Глядишь, Рысь бы тебя помиловал.
— Кончаем. Место подходящее, — торопит Гном.
— Кто это был, Коршун? Мне для отчета.
— Очень плохой человек, — сипло ответил Кирилл. — Такая же мразь, как и ты.
С этими словами он метнул кортик в Гнома, а сам прыгнул на раненого Лесника. Хлопнул выстрел. Пуля пробила доску в стене. Стрелял Лесник, но промахнулся с левой руки. Прыжок Кирилла оказался неудачным. Лесник успел отскочить. Кортик угодил Гному в бедро. Тот рухнул на колено, непроизвольно схватился за рукоять кортика и выронил пистолет. Кирилл распластался в ногах Лесника. Тот не предоставил ему шанса для следующей попытки и вскинул ствол. До цели один метр. Промахнуться невозможно!
Звучит выстрел.
Опыт наделяет умением на уровне инстинкта. Я не вижу, но ощущаю полет пули. Вот смертельный снаряд вырывается из ствола, пролетает короткое расстояние и впивается в человека. Огромная энергия, вселившаяся в маленькую убийцу, разрывает живую плоть. Брызги крови вокруг зияющей раны, и цель повержена.
Я смотрю на свои пальцы. Они сжимают пистолет, потерянный Гномом. Как я успела подхватить оружие и произвести выстрел, ума не приложу. Но результат достигнут. У Лесника прострелено запястье. Теперь он ранен в обе руки и больше не представляет угрозы.
А на мою руку смотрят еще три пары глаз. Лесник и Гном с паническим страхом, Коршунов с тревогой. Все молчат и внимательно следят за движением ствола в руке киллера, не знающей промаха. Черное око смерти по очереди прощупывает тех, кого послали меня «закрыть». Мы поменялись ролями, и я могу ответить им тем же. Проходит несколько минут, и я опускаю ствол.
— Нам пора, — говорю я Кириллу.
— Светлый Демон, — шепчет потрясенный Лесник. Он, кажется, понял, что останется жить.
Однако за ним должок. Я подхожу и наотмашь бью пистолетом его в скулу. С кровавой слюной выпадают два зуба.
— Это тебе за сорокалетнюю швабру, — говорю я.
Коршунов обыскивает наших врагов, забирает телефоны, оружие и поясняет:
— Ей тридцать восемь.
Ведь мог хотя бы годика три сбавить, обижаюсь я, но не подаю вида. Мы уходим. Из сарая со свистом шипит беззубый Лесник:
— Вы безумцы. Против Конторы вы бессильны.
Кирилл обнимает меня, но я отстраняюсь. Опасность позади, и ко мне возвращаются прежние сомнения. Я люблю его или нет? Что такое любовь: удовольствие или боль, сладкая мука или нежная жестокость?
И еще один вопрос терзает меня. Кирилл назвал меня единственной. Тогда кто же такая Таня?