– А! Плевать! Бог дал, черт взял!.. Я все равно богатый. Не пропадем…
Перед таможенным досмотром обнялись. Серега сказал:
– Фото в паспорте будут смотреть один раз – погранцы на пасконтроле… Ненавязчиво покажи мою ксиву. И постарайся чем-нибудь отвлечь внимание. Не переиграй смотри…
Потом я снова обнял его, судорожно, крепко сжал:
– Серега, братан… Чего говорить тебе? Найду тебя… Скоро…
Прошел таможню, зарегистрировал билет и встал в очередь к стеклянному пеналу пограничного контроля. Двигались медленно. Я оглянулся – Серега стоял далеко, за двумя кордонами, закусив губы, ждал моего рывка. Рядом с ним горестно махали пухлыми лапами давешние холуи из-за соседнего столика. Их любимый сатрап стоял позади меня, человека через три.
Наконец освободился проход перед кабиной пограничника. И я услышал внутри себя замолкший было звон напряжения, злой азарт соревнования, адреналиновый визг в крови.
За стеклом сидела конопатая девка в зеленой форме прапорщицы. На Лору чем-то похожа. Засунул в стеклянную амбразуру паспорт и коричневые корочки с металлической бляхой Интерпола.
– Здравствуйте, товарищ Зеленый Фуражкин, – сказал я вахтенной и внятно шепнул: – Удостоверение посмотрите и сразу верните…
Она непонимающе смотрела на меня.
– Вас хорошо видно из очереди на контроль, поэтому делайте вид, что тщательно изучаете мои документы, – дал я ей указание и пояснил: – Через три человека стоит толстый басмач с золотыми зубами. Посмотри, сестренка, внимательно его бумаги и запиши все установочные данные, они нам понадобятся…
И громко попрощался:
– Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться…
Конопатая зеленая девица послушно шлепнула в Серегин паспорт красный штемпель:
– Счастливого пути…
Перед магазином «дьюти-фри» был воздвигнут огромный транспарант с видами Москвы – «This is another World!».
Нет, это не другой мир. Или все-таки?
Купил бутылку бурбона «Джек Дэниэлс». Вот и нашел себе попутчика, компаньона, собеседника до самого Франкфурта. Потолкуем мы с тобой всерьез, дорогой Джек, достопочтенный мистер Дениэлс. Объяснишь мне по пути, кентуккский полковник, как дальше жить.
И помянем с тобой всех, кого я здесь любил. И потерял…
Прошел! О чем-то он говорил с пограничником. Или с пограничницей – отсюда не видать. Улыбался. И прошел.
А я долго стоял и тупо рассматривал рекламу магазина беспошлинной торговли – «This is another World!».
Пора идти. Куда? Наверное, в наш, в иной мир. Другого у меня нет.
Раздался телефонный звонок. Нажал кнопочку и услышал голос Лены:
– Босс! Вы намерены ужинать?
Я молчал и слушал ее дыхание.
– Алло! Алло! Ты куда там пропал? – забеспокоилась Лена.
– Я здесь, слушаю тебя…
– Это я тебя слушаю, мой маленький босс. Жду, так сказать, руководящих указаний.
– Я тебе больше не босс. Ни маленький, ни большой… Никакой… Твоя миссия закончена…
Она помолчала, будто перепроверяла мои слова, на зубок пробовала, потом грозно спросила:
– Это что же такое деется? Девушку нежную, можно сказать, вполне невинную, поматросил и бросил? А в парторганизацию не хочешь? Сейчас отца попрошу позвонить лично товарищу Зюганову! Они тебе такую персоналочку-аморалочку организуют! Из партии выключат! В жизни больше за границу не выпустят!..
– Я, по-моему, с этим справился самостоятельно…
Она разочарованно вздохнула и предложила:
– Тогда иди домой. Быстрее… Я тебя очень жду!
МИДАС
Ах, какой это был прекрасный, высокий и печальный пир!
Крез, лидийский царь, сказал мне с гордостью:
– Мидас, а все равно я был богаче тебя…
– Наверное, – согласился я.
Сиво-седой, просто зеленый от старости Мафусаил предостерег меня:
– Мой век, Мидас, был громаден. Но и он истек. Не гордись…
– Я насыщен годами…
А мудрейший царь иудеев Соломон утешил меня:
– Пустое! Никто не ведает меры страдания, цены богатства и силы любви. Не радуйся без предела и не отчаивайся вовек! Уповай…
Отошли они все.
Открыл я глаза и увидел, что никого нет. Догорает огонек в очаге. И силы мои иссякают.
А псы мои сидели рядом, смотрели на меня с печалью, и слезы катились по их лохматым мордам.
– Не грустите! – попросил я их. – Сильнее любви, богатства и власти – время. Праздник жизни прекрасен. Но наступает час, и с самой лучшей компанией приходится расставаться…
Москва – Лион – Нью-Йорк,
октябрь 1999 г.
Видел я трех царей. Первый отругал мою няньку и снял с меня шапку за то, что не поприветствовал его. Второй сослал меня в две ссылки. С третьим стараюсь подружиться. Не дай Бог… идти моим путем и ссориться с царями.
А.С. Пушкин (из письма к жене, 1834 г.)
– Жди! – доброжелательно-снисходительно сказал мне помощник министра Коновалов и еле заметно подмигнул, чуть смежив пронзительное око ласкового нахала и неукротимого прохиндея. Вообще-то ему здесь не место – Коновалова надо содержать в Парижской палате мер и весов, где он с одного взгляда безошибочно определял бы удельный вес визитеров, их ценность и вектор карьерного движения – вверх или вниз.
– Не знаешь – ждать долго? – спросил я.
– А кто ж это может знать? – засмеялся Коновалов и кивнул на министерскую дверь. – Не царское это дело – поверять нам, винтикам-болтикам, свои тайны… Ты тут лишнего не отсвечивай, иди покури пока, я тебе свистну…
Коновалов отправился в кабинет министра, и на лице его были одновременно запечатлены державная озабоченность и готовность выполнить любое задание родины. Или его шефа. Этакая усталая и бодрая скорбь всеведущего столоначальника – «счастливые столов не занимают!». Сейчас он будет подъелдыкивать при решении моей судьбы. Наверное, это и есть царское дело – решать чужие судьбы.
А я отправился погулять в коридор, уныло раздумывая о том, что ни одного царя видеть мне не довелось. Зато я знал двенадцать министров. Честное слово! Двенадцать министров внутренних дел. Ох, недюжинные были ребята!..
Я вспоминал их, глядя на огромную гранитную стелу в небольшом холле, как бы мемориальной прихожей перед приемной министра. На полированном винно-красном лабрадоре были узорно выведены золотыми письменами их незабываемые имена. Конечно, имена не только этих двенадцати всегда чем-то разгневанных мужчин, которых я знал лично, а всех пятидесяти восьми верховных охранителей общественного порядка в нашей неспокойной державе за последние двести лет.