Сашка заперхал от подступившего веселья:
– Эх, Серега! Был и остаешься ребенком! Вопрос популярности лидера – это вопрос денег. Сколько вложим, столько и получим народной любви и признания. А поскольку в мире нет столько денег, чтобы заставить всех полюбить нашего рыкающего орла, надо постращать народонаселение жупелом его чрезвычайно противного соперника. А это совсем легко и правдоподобно…
– По-твоему, это вопрос решенный?
– Серьезные люди ни один вопрос не считают решенным, пока он не ушел в прошлое. Сейчас мы пытаемся достигнуть договоренности с ельцинским окружением. Это довольно трудно, потому что наша демократическая знать – большие живоглоты, противная чиновная челядь. И если договоримся, мы его снова сделаем президентом в следующем году.
– А если не договоритесь? И не переизберете?
– Надо отправляться по ленинским местам – в Париж, Швейцарию. Мыкать горькую эмигрантскую жизнь безродного миллионера. Вроде Моньки Веселого. И чтобы этого не произошло, надо сильно угомонить тех людей, на кого играет Джангиров, чтобы нам не мешали. Как видишь, мотивы у нас разные, а цель одна.
Отворилась дверь в ложу, заглянул какой-то сановного вида кабан и ласково сказал Серебровскому:
– Александр Игнатьевич, хорошо бы нам поболтать немножко о разных пустяках. Может, после игры?
Не давая Сашке ответить, я воспользовался поводом:
– Поговорите, мне все равно надо в буфет…
Вышел из ложи и направился по длинному коридору – на волю, подальше от хитроумных теннисных игр. И увидел, как с верхнего яруса спускается по лестнице мне навстречу сам Петр Михайлович Джангиров. Он остановился на несколько ступенек выше меня и с этой горделивой высоты приветственно помахал рукой:
– Сергей Петрович! Вот уж не думал, что вы любите теннис…
Смотри, какой цепкий гад – запомнил на всякий случай мое имя-отчество.
– Здравствуйте, Петр Михайлович, – любезно поклонился я. – Полагаю, что сейчас любить теннис – наш общий патриотический долг…
– Ага! Значит, мы с вами здесь по одинаковому поводу. Поэтически выражаясь, «ты теннис можешь не любить, но на тусовке быть обязан». Так как ваши дела? – поинтересовался он благодушно.
– Дела нормальные, средние, – скромно признался я. – Знаю, что и у вас дела ничего…
– Да, – согласился он. – Дела ничего. Могли быть лучше, но я доволен, что в наше неспокойное время они не хуже. Я хотел бы, воспользовавшись нашей вполне случайной встречей, вернуться к давнему разговору…
– Слушаю вас. – Я смотрел снизу вверх, лестница подарила ему сценическое преимущество.
– Подумайте, Сергей Петрович, по-моему, вам пора менять поле деятельности. Переходите ко мне. Я сохраняю для вас интересное предложение.
– Благодарю вас! Помните, д’Артаньян сказал кардиналу Ришелье: «Так случилось, что все ваши друзья – мои враги, а все ваши враги – мои друзья». Я не уверен, что ваши враги – мои друзья, но то, что ваши друзья – мои враги, это безусловно…
– Зря, зря! – Он сокрушенно вздохнул. – Вы неглупый и профессиональный человек, я делаю для вас исключение – никогда и никого я не приглашаю дважды… Я был уверен, что вам было бы у меня интересно.
– Боюсь, что мне бы не было интересно.
– А почему? – спросил с нажимом Джангиров. – Чем это вы таким интересным заняты, что вам у меня было бы неинтересно? Меня самого ловите?
– Не знаю, как вам это объяснить, – медленно сказал я. – Наверное, у меня мания величия. Я знаю, что я – делатель истории. С вашей колокольни я – пешка. Но на доске я белая пешка при одиноком короле. А вы наверняка ферзь. Вы перекрыли все диагонали, и вертикали, и горизонтали, вы бьете через всю доску. Все у вас есть на поле, но я знаю закон игры, и мат вы мне не сделаете.
Джангиров кивнул:
– Может быть. Но и ты не выиграешь…
– И не надо, – сказал я искренне. – Мне надо не дать вам победить. Нельзя позволить начать вам следующую партию белыми. И я этого не допущу…
– Ну что ж, тебе жить, – сказал Джангиров, повернулся и пошел вверх по лестнице.
Странно – он ведь направлялся куда-то вниз. Может быть, он меня испугался?
Я выдавливал из уходящего года последние дни, как пасту из засохшего тюбика.
Ничего не происходило. Время ушло на каникулы. Взбодренный дарованными свободами народ обстоятельно, широко праздновал. От еврейской Хануки плавно вползли в католическое Рождество, через недельку загремит Новый год, а там уже наше, православное Рождество, и почти сразу – старый Новый год. Ну и грех не отметить Крещение. Это те гуляли, что зазимовали на Родине. А большое начальство, все мало-мальски серьезные нуворишки и крупные бандиты отправились отдыхать в Швейцарию или Таиланд.
Жизнь в этих нескончаемых празднествах выглядела совсем благостной, как бы свершилась недостижимая мечта о всеобщем национальном примирении. Наконец. Вообще, если бы еще не надо было сколько-нибудь трудиться и не было бы вечной нужды переделить чужую собственность, можно было уверенно сказать – жизнь удалась! Все получилось, как когда-то мечталось!
Веселый пьяный сон. Мираж. Театральное шумное представление… Невидимые люди за кулисами напрягались вовсю, чтобы спектакль под названием «Новый счастливый 1996 год» выглядел правдоподобно и зрители поверили в миф о том, что они тоже действующие в чем-то лица и исполнители бог весть чего.
Президент Ельцин готовился со своими двумя процентами популярности стать снова вождем народа.
Сашка Серебровский со своей алхимической командой «семибанкирщины» переплавлял деньги в чистое золото национальной любви и признательности президенту, добавляя в расплав гражданской активности лигатуру страха перед коммунизмом.
Павел Николаевич Келарев прикидывал шансы пересесть в кресло министра – ситуация выглядела обнадеживающе. Особенно если не оплошает Джангиров.
А Джангиров знал, что если он не оплошает и операция пройдет нормально, то через полгода он, кормилец партии, станет скорее всего вице-премьером в новом правительстве. И первое, что он сделает, – соединит в одно ведомство государственную безопасность и МВД. И сразу же выгонит Келарева. Надо только, чтобы Хэнк справился со своей задачей.
Хэнк трудился, как предки ниггера Айзека на сахарных плантациях Антигуа – от зари до зари. Груз из Гамбурга получили, сертифицировали, растаможили и развезли по городам, которые О’Риордан называл «кусты нашей активности». Айзек оказался, как все революционеры, очень шустрым и бешено жадным. Но полагающиеся Хэнку деньги привозил исправно – в жестких алюминиевых чемоданах. На Бастион Хэнк переводил О’Риордану крохи – основные средства учитывал и накапливал Лоренцо. Эти деньги Хэнк решил оставить за собой – на будущую большую войну. Это его деньги, и он будет заказывать на них ту музыку, что нравится ему, а не маргинальным болтунам в золотых «Ролексах». А пока он ежедневно ездил с Магдой, хронометрируя время прилета самолетов в аэропорт Кеннеди и максимальный трафик на мосту Джорджа Вашингтона. Он знал, что убить одномоментно несколько тысяч человек – дело непростое, и готовился к гекатомбе очень серьезно. Всех убить и уйти живым.