– О чем, Петр Карлович? – поинтересовался Ледников.
– Вы должны уговорить ее отказаться от свадьбы с этим ужасным человеком.
Вот так.
– Почему?
– Он сделает ее несчастной. Я навел кое-какие справки о нем… Боюсь, он доставит ей много страданий. У меня дурные предчувствия.
– А почему вы сами не скажете ей это?
– Я говорил ей, но она… Она сказала, что мои страхи напрасны, что его оклеветали, что ему мстят из зависти.
– Может, так и есть?
– Нет. Предчувствия меня редко обманывают. Но мне она не верит. Ведь я старик, а старики всего боятся. Они могут только предостерегать, больше они ни на что не годны.
– А почему она должна поверить мне?
– Мне почему-то так кажется… А может, мне просто не на кого больше надеяться. Вы моя последняя надежда спасти ее от рокового шага. Николь вспоминает вас с благодарностью и любовью. Вы уже спасли ее однажды. Может, вам удастся сделать это еще раз… Мой друг, вы должны попытаться это сделать.
– Интересно, почему русский человек всегда в долгах как в шелках, а тот же француз всегда кредитор?
– Не гневите Бога, мой друг. Это доказательство нашей избранности. Богу нужно от нас больше, чем от других.
– К сожалению, – пробормотал Ледников.
– И потом, как говорится, попытка не пытка, – попробовал пошутить старик.
Именно пытка, подумал Ледников. Это будет самая настоящая пытка для Николь. Пытка, которую она перенесет стоически и не поверит ни одному дурному слову о Лефлере. Не захочет поверить. Это будет выше ее сил. Или она простит Лефлера и убедит себя, что он делал все от великой любви.
Они встретились на Рыночной площади у памятника Фредди Меркьюри на набережной. Постамент был установлен прямо на груде огромных мокрых камней.
Она была в темных очках и берете, с белой сумкой на плече. Ничего не сказав, крепко взяла Ледникова под руку. Ослепительное солнце сверкнуло в разрывах туч.
– Солнечный удар, – сказал она. – Как это точно. Видишь, я все помню.
Николь явно вела его куда-то.
– Куда мы идем?
– На остановку автобуса, – засмеялась она. – Теперь я могу спокойно ездить в автобусе. Поедем в замок. Там нас никто не найдет. Кстати, я там никогда не была, представляешь? Лучше бы, конечно, поплыть туда на кораблике, но он сейчас не плавает.
Ага, понятно, Шильонский замок, воспетый лордом Байроном, – «На лоне вод стоит Шильон…». Угрюмая средневековая крепость на скалистом выступе, чьи стены и башни вдаются прямо в воды озера, – отрада всех туристов.
До замка ехали молча. Потом бродили по его бесчисленным внутренним дворикам, залам и комнатам, чуть не потеряли друг друга среди огромных каменных колонн, поддерживающих сводчатые потолки в зале Правосудия, разглядывали старинную мебель и посуду, выцветшие гобелены, рыцарские доспехи, спускались, скользя по каменным истертым за века ступеням, в подземные сырые темницы, буквально врезанные в скалу…
– «Колонна каждая с кольцом; и цепи в кольцах тех висят; и тех цепей железо – яд», – вспомнил Ледников байроновские строки.
– И чего ты такой умный? – весело сказала Николь.
Казалось, кроме них, в замке никого нет. Впрочем, это было объяснимо – не сезон, до закрытия всего ничего, билетов уже давно не продают… Вдруг позвонил Немец, поинтересовался, как успехи. «Я теперь, мой милый, прямо шильонский узник. Так что скоро не жди», – отшутился Ледников.
Он никак не мог решиться начать разговор о Лефлере. Николь выглядела спокойной и умиротворенной. Видимо, вся нервотрепка с разводом была уже забыта и она чувствовала себя счастливой в преддверии новой жизни. И у него не хватало духу обрушить ее ощущение счастья.
Но Николь вдруг сама спросила:
– Ты хочешь что-то мне сказать?
И он по-русски, очертя голову, бросился, словно в омут:
– Хочу. Вернее, я должен это тебе сказать. Может быть, говорить и не надо бы, но я должен. Ты выходишь замуж…
– Да. В конце концов, ошибки надо исправлять. Мы с Франком поняли это.
– Я как раз о нем.
– О Франке? – удивилась она. – Но ведь ты его совсем не знаешь!
– Дело не в этом.
– А в чем? Ты ревнуешь? – улыбнулась она.
– Нет. То есть не поэтому.
Они стояли у решетчатого окна, смотрели на неподвижную свинцовую гладь озера, темные глыбы гор на горизонте. На древней темно-красной черепице соседней башни чистили крылья три утки.
– Николь, выслушай меня спокойно. И пойми, что я говорю очень серьезно. Дело в том, что…
Ледников запнулся. Вот сейчас он выложит ей свою правду, и ее лицо перестанет быть таким спокойным и беспечальным. И он еще может промолчать…
– В общем, есть доказательство того, что именно Франк организовал тогда взрыв, – глядя в пол, сказал он.
– Франк?
– Не он сам лично, конечно. Но это было сделано по его заказу.
– Заказу? – не поняла она.
– Он нанял людей, чтобы они убили тебя. Ну, и меня заодно. В общем, как принцессу Диану… Не знаю почему, но ему хотелось, чтобы все выглядело именно так.
Ледников замолчал. Нужно было дать Николь время пережить услышанное. Он посмотрел на нее – она улыбалась.
– Откуда ты это взял? – насмешливо спросила она после совсем небольшой паузы.
– Николь, у меня есть для этого серьезные основания.
– Вот как. Почему же ты тогда не обратишься в полицию?
– Они не смогут ничего доказать.
– Понятно, – кивнула она.
– Они не смогут ничего доказать, потому что все исполнители погибли! Полиция не станет копаться в этом. Еще и потому, что им это не нужно. Ты сама знаешь, Елисейский дворец хочет, чтобы все считалось несчастным случаем. Им выгоднее, чтобы все думали так. Но это неправда. Это было покушение, которое заказал Лефлер.
– Я не верю. Не верю, что Франк мог сделать такое, – спокойно сказала она. И вдруг медленно пошла от него, обхватив себя обеими руками за плечи.
Ледников догнал ее, остановил.
– Ты действительно не веришь?
– Разумеется, нет. Этого не может быть.
– Может быть, ты просто не хочешь поверить? Боишься? И заставляешь себя делать вид, что ничего не было?
– Это было бы слишком по-русски, – рассмеялась она. – Очень сложно и запутанно. Нет, я просто знаю, что Франк не мог поступить так. Он иногда срывается, но не настолько… Эй, ты все-таки ревнуешь. А? Сознавайся!
Она смотрела на него весело и вызывающе. Они оказались в каком-то очередном зале, украшенном изразцами, с закопченным камином, деревянными полами и тяжелой мебелью посредине.