Холмс оказал Уиггинсу значительную услугу. Много лет назад он устроил парня младшим слугой в одно знатное семейство, и теперь мы с Холмсом гордились тем, что мальчик оправдал наше доверие. За годы беспорочной службы в этом доме он дорос до должности лакея, а затем и камердинера. Теперь, в свои сорок с лишним, моложавый, с копной чёрных волос и ослепительной улыбкой, Уиггинс служил дворецким в небольшой, но влиятельной семье, обитающей в фешенебельной Белгравии.
— Да уж, мистер Холмс, — говорил Уиггинс в день нашего возвращения в Лондон, — разыскать этого сенатора Бьюкенена будет вовсе не трудно. Мы, слуги, хорошо знаем тех, кто принят у нас в лучших домах. Нужно будет осторожненько порасспросить кого следует — и мигом всё выясним.
Не прошло и часа, как верный своему слову Уиггинс, оправдывая репутацию, приобретённую на Бейкер-стрит, доложил, что Бьюкенены остановились неподалёку, в отеле «Лэнгэм». Этот выбор был предсказуем: роскошный «Лэнгэм», облюбованный важными персонами (здесь останавливался король Богемии, когда посещал Холмса), особенно привлекал американцев. Среди самых прославленных постояльцев числился Марк Твен. Поскольку отель находился прямо за углом, на Портленд-плейс, мы прогулялись туда этим же вечером. К несчастью, у стойки портье мы узнали, что сенатор с женой сейчас на представлении «Дон Жуана» в Ковент-Гарден (оперный сезон только что начался), и Холмсу пришлось оставить Бьюкенену записку, в которой он выражал горячее желание немедленно встретиться с американцем.
— Мы вернёмся в полночь, — сообщил Холмс хмурому усатому портье за стойкой. А мне с улыбкой сказал: — Ну, Уотсон, самое время вернуться к английской кухне. Полагаю, ростбиф у Симпсона окажется весьма кстати, пока мы ждём окончания достойного зависти свидания сенатора Бьюкенена с Моцартом.
Когда пробило полночь, мы возвратились в «Лэнгэм» и дожидались появления Бьюкенена, сидя в роскошных бархатных креслах в вестибюле. Несмотря на поздний час, в отеле царило оживление. Гости Лондона, не желавшие терять впустую ни минуты, сновали туда-сюда, словно был полдень.
Через три четверти часа в вестибюле появились сенатор Бьюкенен во фраке и его жена в элегантном платье из белой парчи и белых мехах. Их сопровождала ещё одна пара в вечерних нарядах, очень юная тёмноволосая девушка и мужчина намного старше её, выделявшийся благодаря густым усам и внушительному росту.
— Полковник Джон Джейкоб Астор с супругой, — пояснил Холмс. — Владельцы нью-йоркского отеля, роскошью которого мы так недавно наслаждались. Из-за скандала, спровоцированного разницей в возрасте, вынуждены были проводить медовый месяц за границей, кажется в Египте.
— Какая красивая женщина, — заметил я. — Она вся так и светится. Должно быть, брачный союз уже принёс свои плоды и она ожидает дитя.
— Уотсон, Уотсон, — вздохнул Холмс, — вы неисправимый романтик. Соединяете медицинские познания с навыками дедукции, а после этого полагаетесь на интуицию.
У меня не было времени ответить на эти слова, которые я предпочёл посчитать комплиментом (хотя, возможно, и ошибался), поскольку портье отдал записку Холмса сенатору и кивком указал на нас.
Бьюкенен внимательно прочёл записку, извинился перед Асторами и что-то прошептал жене, которая недоуменно подняла брови, как будто встревожившись. Пожелав всей компании спокойной ночи, сенатор сквозь толпу постояльцев отеля пробрался к нам. Я, уже знакомый с Бьюкененом, представил его Шерлоку Холмсу, а затем мы втроём разместились за маленьким круглым столиком в углу просторного холла. Бьюкенен настоял на том, чтобы заказать для всех нас бренди с содовой, и только после этого Холмс приступил к делу.
— Вам известно о гибели Алтамонта? — спросил он. — А также ван ден Акера?
— Да, бедняга, — ответил Бьюкенен. — Я читал о ван ден Акере. А Алтамонт оказался грабителем. По крайней мере, мне так сказали в посольстве. Его ведь убили во время какой-то странной попытки ограбления?
— Так считает полиция Нью-Джерси, сенатор, — сказал Холмс, — но у меня другая версия.
Бьюкенен откинулся в своём кресле, уставился на бренди в гранёном хрустальном бокале и спросил:
— И что же такое там могло произойти, мистер Холмс?
— Я полагаю, сенатор, что Алтамонт перехватил адресованное мне послание Питера ван ден Акера. В нём сообщалось, что ван ден Акер получил из Вашингтона некое уличающее письмо. Я полагаю, покойный сенатор догадывался об истинных причинах смерти Дэвида Грэма Филлипса и намеревался связаться со мной. Узнав об этом, Алтамонт отправился к ван ден Акеру и жестоко убил его, попытавшись выдать убийство за самоубийство. Думаю, Алтамонт подбросил на место преступления принадлежащий вам экземпляр фирековского «Дома вампира». Хотел создать впечатление, будто именно ван ден Акер давал Голдсборо книгу, которая толкнула этого помешанного на убийство Филлипса.
— Неужели, — тихо промолвил Бьюкенен, когда мой друг закончил. В продолжение всей речи Холмса выражение лица сенатора не менялось. Так же тихо Бьюкенен спросил: — И почему же Алтамонт сотворил всё это, мистер Холмс?
— Потому, сенатор, что он работал на вас, а вы испугались, как бы новое расследование дела, затеянное миссис Фреверт, не привело к вам.
Бьюкенен снова отпил из бокала. Ни Холмс, ни я к своим не притронулись.
— Многие, в том числе и сенаторы, желали увидеть Филлипса мёртвым, — сказал Бьюкенен. — Почему вы остановились на мне, сэр?
Мне приходилось слышать о том, что американские законодатели обладают способностью хранить спокойствие во время самых горячих споров и неизменно именуют ненавистных им оппонентов «достопочтенными» или «многоуважаемыми господами». Теперь я убедился в этом воочию. Вспыльчивый Бьюкенен оставался отменно вежливым, словно беседовал на отвлечённые темы. Но ведь его обвиняли в убийстве!
— Позвольте объяснить, — ответил Холмс. — Я ненавижу предположения, но, поскольку никаких улик и доказательств у меня не было, пришлось полагаться на догадки и исторические документы. Только у двух сенаторов имелся существенный мотив для убийства Филлипса в январе тысяча девятьсот одиннадцатого года. Перед тем, в ноябре, эти двое проиграли перевыборы в Сенат — в значительной мере из-за разоблачений Филлипса. Один из них уже мёртв. Другой, разумеется, вы.
Я допускаю, что, с тех пор как вы впервые прочли посвящённую вам статью из цикла «Измена Сената», ваша ненависть к Филлипсу только возрастала. Потом на каком-нибудь концерте или приёме вы познакомились с Голдсборо и обнаружили, что он буквально одержим Филлипсом. Должно быть, вначале, ещё до того, как у вас созрело намерение убить Филлипса, вы поманили Голдсборо деньгами. Вы поняли, что Голдсборо — впечатлительный юноша, несомненно страдающий болезнью, которую доктор Фрейд называет паранойей. Вы усугубили его невроз, превратив болезненный интерес к Филлипсу в отвращение. Видимо, это вы убедили Голдсборо, что писатель вывел его сестру в своём романе и что Филлипс — это Голдсборо, воплощённый в другом облике.
Далее, я полагаю, что после ноябрьских выборов вы с помощью книги Фирека и россказней о вампирах — не говоря уже о новом обещании заплатить Голдсборо в январе, после того как он совершит злодеяние, — продолжали подталкивать беднягу к тому, чтобы уничтожить причину его страданий. Думаю, вы помогли Голдсборо снять комнату в доме напротив дома Филлипса, а ваш пособник Алтамонт преследовал бедного безумца, чтобы удостовериться, что преступление пройдёт гладко. Вероятно, Алтамонт — или вы сами — подделал дневник Голдсборо. И, без сомнения, именно Алтамонт, прятавшийся в кустах — как и в тот раз, когда он следил за нами у парка Грамерси, — выстрелил в живот Филлипсу, чтобы наверняка его прикончить. Сдаётся мне, он был готов разделаться и с Голдсборо, если бы бедный малый не сделал этого сам.