Но, с другой стороны, все факты свидетельствуют о том, что Новоселов действовал по собственному желанию, без малейшего принуждения, и, судя по всему, считал, что не остается внакладе. Ни он, ни сам Шульцман не могли провидеть будущее и угадать, что случится через семь лет. Какие же претензии можно было бы предъявить к Шульцману?
К тому же есть и третья сторона. Новоселов, став донором, получал за это очень серьезную материальную ценность, и если бы у него возникли какие-то проблемы, даже и со здоровьем, то в крайнем случае он мог решить эти проблемы, реализовав данную ценность. Но он этого не сделал. Почему?
* * *
Сделав мысленный круг, я вновь вышла к тому же вопросу, который задавала себе, когда ехала в машине. Да, все дороги ведут в Рим.
Конечно, можно предположить, что Новоселов именно потому и убил Шульцмана, чтобы и рисунок у себя оставить, и почку свою обратно получить. Ведь органы нередко берутся со свежих трупов, а почка Шульцмана, когда-то пересаженная ему от Новоселова, идеально подходила последнему. Но, думаю, подобные предположения скорее из области абсурда.
Во-первых, никто не гарантировал, что у Шульцмана, учитывая его статус, вообще кто-то разрешит брать органы. Во-вторых, даже если бы почка была взята, еще неизвестно, досталась ли бы она Новоселову или ушла бы другому пациенту, случай которого тоже не терпит отлагательств. В-третьих, согласно рассказу жены, у Новоселова и без того был донор. Ну и в-четвертых, самых главных: ведь настоящая-то проблема была не в доноре. Проблема была в финансировании операции, которое оставалось актуальным и в том случае, если донор будет найден медицинским учреждением, и тогда, если Новоселов сам подсуетится и прикончит для этой цели Шульцмана.
Нет, все это вздор. Истинная проблема заключалась в деньгах, и Новоселов мог эти деньги достать. Но почему-то он этого не сделал.
Ломая себе голову над роковым вопросом, к которому я неизменно возвращалась, по какому бы пути ни направляла свои рассуждения, я вдруг вспомнила наш разговор с Володей в ресторане, когда он рассказывал мне о музейных проделках.
Помнится, он тогда говорил, что часто мухлюют сами хранители, которым ничего не стоит заменить подлинник копией так, что потом никто ничего не узнал бы. Не произошло ли чего-то подобного и с этим рисунком?
Хм, а это, пожалуй, мысль! Если на самом деле настоящий рисунок Рембрандта давно был продан кому-то, а вместо него висела копия… а потом в музей залезли воры, которые брали все подряд, не разбирая, где подлинник, где подделка… А потом они вышли на Шульцмана, чтобы продать украденные картины. Ведь именно об этом говорил Шишкин, беседуя в ресторане со своим приятелем.
Да, об этом и еще кое о чем. «У меня же украли, ко мне же продавать пришли» — ведь это его слова! То есть именно в ведении Шишкина находились картины (или часть картин), которые потом были украдены. Значит, именно Шишкину должно было быть лучше всего известно, какая из этих картин подлинник, а какая — подделка.
Ну, Шишкин, я до тебя еще доберусь, улыбчивый мой!
* * *
Выяснить, насколько благолепный господин Шишкин был в курсе того, какие из подведомственных ему картин подлинные, а какие — поддельные, думаю, не составит мне особого труда. Но меня интересовала совершенно конкретная картина, и, прежде чем разговаривать с Шишкиным, необходимо установить, был ли в действительности рисунок, проданный Новоселову, подделкой и знал ли об этом сам Шульцман в тот момент, когда предлагал обменять этот рисунок на почку. И если это в действительности окажется так… Да-а-а… Тогда здесь вырисовывается такой мотив… Всем мотивам мотив!
Обменять человеческий орган на кусок бумаги! Вот это номер! Хотя, с другой стороны, из всех моих бесед с лицами, причастными к купле-продаже предметов искусства, следовало, что вышеупомянутые предметы перед продажей подвергаются экспертизе. Сам Шишкин, помнится, говорил мне, что Шульцман имел серьезную репутацию и с подделкой не стал бы связываться.
Да, он так говорил. А вот Володя сообщил, что если подделка качественная, то не так уж просто определить, что это — подделка.
То есть, другими словами, экспертиза рисунка, которая, я думаю, все-таки проводилась, могла и не выявить подделки, и Шульцман мог вполне добросовестно предложить его Новоселову, не подозревая, что в действительности он предлагает копию. Но и в том, что Шульцман был в курсе всей подоплеки, тоже нет ничего невозможного.
В конце концов, чем он рисковал? В музее картину вешал не он, и если бы экспертиза выявила подделку, сделка бы просто не состоялась и каждый бы остался при своих. Шульцман стал бы искать другого донора, а Новоселов продолжал бы мечтать приобрести когда-нибудь подлинное творение кого-нибудь из старых мастеров. Никто ни к кому не имел бы претензий.
Но экспертиза подделки не выявила, и обмен состоялся. Шульцман, по выражению Шишкина, «поправил свое здоровье», а Новоселов получил в свое распоряжение рисунок неизвестного мастера — или копию. Но тогда он не знал об этом. А теперь, когда уже ему самому необходима такая же операция, судя по всему, знает. И, скорее всего, именно поэтому не хочет продавать этот рисунок. Не видит смысла. Что выручишь за копию?
Следовательно, нужно установить, когда Новоселов узнал о том, что его рисунок — копия, каким образом ему стало об этом известно и что побудило его вообще поднимать этот вопрос, учитывая, что экспертиза должна была проводиться при продаже, семь лет тому назад.
Да, вопросов больше, чем ответов. Но получить эти ответы необходимо. Ведь шутки шутками, а это — мотив. И еще какой!
Если Новоселов знал, что рисунок, который он получил от Шульцмана, ничего не стоит, он мог обратиться к нему, предположим, за кредитом на операцию, мог напомнить, что когда-то и он так же помог ему… А Шульцман мог отказать. Да, очень даже мог, поскольку, по рассказам очевидцев, был человеком скупым. Он мог намекнуть, что Новоселов сам подменил картину… Да мало ли что он мог! Новоселов просил денег, а Шульцман не дал; тот спас антиквару жизнь, а Шульцман обрекает спасителя на смерть — вот вам и мотив!
* * *
Все эти рассуждения такими стройными рядами расположились в моей голове, из них так логично и естественно вытекал мотив, что, сосредоточившись на них, я совсем забыла, что в этом деле уже есть мотив, причем весьма основательный. Я вдруг вспомнила версию, которую разрабатывал Мельников, и поняла: в отличие от моей, основанной пока на одних догадках, его версия имеет гораздо более реальные подтверждающие факторы. Настроение мое моментально упало.
За каким дьяволом я вообще прицепилась к этому Новоселову? С какой стати он будет убивать Шульцмана? Больной, ослабленный человек. Если рисунок — подделка? Ну да, если так, тогда конечно. А если этот рисунок — вовсе не подделка? Если все это — игра моего больного воображения, взбесившегося от бесплодного придумывания мотивов? От одной мысли об этом у меня потемнело в глазах.
Нет, прежде чем предпринимать какие-то конкретные шаги для проверки моей, увы, пока совсем необоснованной версии, позвоню-ка я Андрюше и узнаю, как продвигаются дела у него.