Компьютер заработал.
Пахана группировки Волков не интересовали защищенные паролями секреты покойного оператора. В закрытых файлах следака пусть роются эксперты милков и спецы наружки. Николаю же сейчас нужна лишь программа удаленного соединения и импульсного управления. Машины операторов службы наружного наблюдения дистанционно подключались к мини-камерам класса «Летящий глаз». Значит, теоретически могли сгодиться и для бесконтактного коннекта с чип-маяком. Конечно, лишь в том случае, если сбить защиту чипа. А она уже была сбита. Разбита. Разнесена, на фиг. «Мудаком».
Программа открылась.
Ввести координаты объекта… Свои координаты.
Пароль «Мертвого рая».
Автономка.
Подключение…
Иконка с черным квадратиком замигала на экране.
«Операция завершена». Подключение завершено.
Выделить иконку.
И – «Делит».
Иконка исчезала. Гелевый чип-маяк растворялся. Совершенно беззащитный после электрошоковой обработки, он никак не мог этому противиться. Процедура заняла пару минут.
Неверной походкой Николай вышел из квартиры.
Из подъезда.
Думая только об одном. Не поддаться бы радостному порыву Эйфории свободы не поддаться бы. Нельзя. Теперь без чипа – этого ненавистного поводка и успокаивающего блокиратора – нельзя. Ни в коем случае. И впредь – тоже. Нельзя. Ни по какому поводу. «Гормоны счастья» для него отныне – яд. И любая эйфория – летальна. Ибо жить придется с алгоритмом на самоубийство. Со скрытым, дремлющим, но всегда готовым пробудиться алгоритмом искусственно внедренной рефлекс-программы. А жить ему пока не надоело. Несмотря ни на что. И он уже учился так жить. И он будет. Жить.
А еще нужно срочно разгонять сходку и самому уносить ноги. Пока не прочухались там, в «Мертвом рае». Пока за вышедшим из-под контроля рабочим материалом третьего уровня не выслана группа ликвидации.
В подъезде Николай маску надеть забыл. А под треснувшим подъездным козырьком – не успел. Волчий вожак попал в объектив «Летящего глаза». В объектив камеры оператора наружного наблюдения Дениса Замятина.
* * *
– Так Кожин не врал, когда говорил, что ты послан к Волкам по его заданию? – пробормотал Денис.
– Нет, не врал, – ответил Николай. – Просто посол не упомянул, что я вышел из игры. Сам вышел.
– А зачем понадобилось показывать всему городу твою казнь?
– Это было предупреждение.
– Тебе?
– Не только. Не столько. Осознав, что чип-маяк удален и что меня уже не достать с операторского компьютера, Кожин дал понять Волкам, что их пахан раскрыт. Что пахана знают, что пахана ищут…
– И что с того?
– То, что группировщикам не нужен рассекреченный пахан. Рассекреченный пахан слишком много знает и слишком многих знает, и если он попадет к милкам… В общем, таких лидеров обычно убирают. По-тихому, без шума.
– А тебя не убрали?
– Не успели. Я сам нанес превентивный удар. У меня к тому времени уже была своя Волчья гвардия. Верная, готовая на все. Или почти на все. Сразу после трансляции казни бригада Ахмета провела рейд. Были устранены все, от кого могла исходить реальная угроза.
Денис вспомнил подвал с разлагающимся трупом. А вспомнив – вздрогнул. Да, Николай устранял угрозу наверняка…
– Но ведь можно было бы вообще не мудрить с казнью, – встряла Ирина. – А просто показать твое федеральное прошлое. У Кожина ведь имелось какое-нибудь видеодосье, где ты… ну, в форме, на прежней службе. Так, наверное, было бы надежнее.
– Гораздо надежнее, – согласился Николай. – Но это был бы удар по имиджу посольства. Одно дело объявить изменником муниципального следака. А вот сотрудник федерального посольства, перешедший на сторону оргов, – это совсем другая песня. Нет, до конца эксперимента и до начала бомбардировки полигона Кожину необходимо было сохранять репутацию федералов незапятнанной.
– Честь мундира, да? – хмыкнул Денис.
– Элементарная предосторожность. И потом… Репортаж с Эшафота ведь был всего лишь перестраховкой. На тот случай, если рефлекс-программа, лишенная блокиратора, не сработает раньше.
Ах, да! Рефлекс-программа… Счастье как деструктивный раздражающий импульс и стимулятор суицида? Эйфория как смертный приговор? Денис покачал головой. Умереть от переизбытка положительных эмоций. Вообще-то, если вдуматься… Что может быть лучше?
– Наверное, Кожин считал, что без «гормонов счастья» человеку не прожить, – продолжал Николай. – И рано или поздно я…
Орг вздохнул, осмотрел себя.
– Что ж, в принципе он не ошибся. Ну, почти.
В разговор вмешалась Юлька. Дурные от пережитого глаза вон еще на мокром месте, носом шмыгает, дите у сиськи, а туда же…
– Вы… вы не представляете, какое наказание – жить с этим. Коля ведь не мог даже улыбнуться по-человечески. Ему приходилось сдерживать себя. Постоянно! Всегда! Даже наедине со мной! Я не понимала, обижалась, а теперь…
А вот теперь Денис не знал, что и сказать. И что подумать. Нет, все-таки это кошмар! Изо дня в день цепляться за унылую жизнь с каменным лицом обреченного смертника. Гнать прочь желание порадоваться безоблачному небу. Или навеянной дождем уютной грусти. Дружеской шутке. Сытному ужину, наконец. Смеху любимой… Даже этот долбаный окситоцин выплескивать без эмоций. Бр-р-р!
Денис вспомнил: так ведь все и было. До сегодняшнего дня Николай не улыбался. Орг усмехался, ухмылялся, скалился – это да, но вот чтобы просто, искренне, от души улыбнуться… Рассмеяться. Ни-ког-да. Пока не родился…
– Сын, – негромко произнес Николай. – Мой сын. Я думал, что выдержу. Не выдержал. Не получилось. Переоценил себя. Счастье, как оказалось, бывает порой сильнее страха смерти.
– Но ты выжил, – сказал Денис. – Вопреки всему.
– Выжил. – Что-то отдаленно похожее на улыбку все же скользнуло по губам орга. Мимолетно, незаметно почти. – Кожин не учел одного обстоятельства. Настолько очевидного, казалось бы… Но ведь и я сам… Не подозревал… Пока не произошло… То, что произошло.
– О чем? О каком обстоятельстве ты говоришь?
– Гвардейцев учат выживать даже тогда, когда это невозможно. Выживать в любой ситуации, во что бы то ни стало, покуда есть хотя бы малейшая надежда выжить. И если надежды этой уже нет – все равно цепляться за жизнь. Пока не умрешь, пока не сдохнешь окончательно и бесповоротно… Вот что вбивалось в наше подсознание, в рефлексы. А инстинкт самосохранения, подкрепленный годами тренировок, – не менее сильный фактор, чем искусственно внедренная программа на самоуничтожение.
Да, я прыгнул вниз, будучи не в силах противостоять деструктивному алгоритму. Прыгнул, потому что в тот момент убить себя таким образом было проще всего. Но, оттолкнувшись от края, бросившись в пустоту, я тем самым прекратил действие рефлекс-программы. На самоубийство ведь не дается по триста секунд, как Ирине – на убийство. Для самоубийства достаточно одного рокового шага, одного движения. Я сделал этот шаг. Сделал движение навстречу смерти…