— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он, наконец, подняв на Тюремщика полные недоумения глаза. — Что этот проклятый притащился сюда из Харькова?
— Из Харькова? — переспросил рыжеволосый напарник Корана. — А где это, Харьков?
— Я ничего не хочу сказать, но думаю, что да, — проигнорировав вопрос Рыжего, нахмурился Тюремщик, и пошарил рукой за закрытой створкой фургона. — Вот.
Он протянул Стахову зеленый армейский вещмешок. Или, точнее, то, что от него осталось. Изодранный весь, дырявый, с одной только целой шлейкой, тем не менее, он не был пуст. В нем что-то было, небольшое и не грузное, что-то, что принадлежало мертвому проклятому. И это обстоятельство настораживало еще больше, придавая итак обескураживающей ситуации еще большей загадочности. Ведь они, уподобившись зверям, не нуждались больше ни в одежде, ни в ручной поклаже.
Наблюдая за Стаховым, словно в замедленной съемке, осторожно запускающим в мешок руку, взбудораженная фантазия Андрея нарисовала перед его глазами удивительную картину. Илья Никитич из обычного вояки в затертой военной униформе, словно по взмаху волшебной палочки, превратился в чародея, завернутого в длинный шелковый халат, синий с золотыми звездочками. В нижней части лица вдруг проросла белоснежная борода, а на голове возник конической формы колпак. В руке чародей держал Мешок Желаний, из которого вот-вот должен был извлечь прибор, выполняющий заветные желания.
Андрею так в это хотелось верить, что он даже не стал делать других предположений. Его еще, по сути, детская, не успевшая зачернеться беспросветностью подземного бытия, не протравленная отчаяньем душа еще наивно верила в чудо. И образ волшебника, отпечатавшийся в его памяти из какой-то пожелтевшей детской книжонки, казался ему таким реальным, таким возможным, что даже зияющие сквозь него шрамы на лице «чародея», черная, вся в заплатках, грубая униформа и торчащий из-за спины ствол «калаша» не могли его исказить.
Стахов пошарил в мешке и вытащил… Нет, к сожалению, это был не прибор, исполняющий желания. А всего лишь ветхий, округлой формы аппарат с ручкой для ношения, посеребренными кнопками и крутилками разной величины. Своим появлением в руках командира батальона, он развеял волшебный образ, вернув Стахову прежний вид, не имеющий никакого сходства с загадочным ликом чародея в синем, усеянном желтыми звездами, халате и остроконечном колпаке.
И хотя воображаемый образ рассыпался, интерес в глазах Андрея от этого лишь усилился. Он еще не знал, что это за вещь у Стахова в руках, но оторвать от нее любопытствующего взгляда уже не мог.
— Что это? — первым нарушил тишину он, в десятый раз перечитав ничего не объясняющее название странной вещи: Panasonic.
— Проигрыватель, — ответил кто-то из-за спины.
— А что такое «проигрыватель»? — почесал за ухом Андрей, не оглядываясь.
— Штука такая, диски играет, — ничего не проясняющими терминами, сказал тот же голос.
— Ты включал его? — спросил Стахов у Тюремщика.
Тот кивнул.
— Разок только, и то не до конца, — ответил Бешеный. — Боялись повредить, его и так собаки по всей улице мотлошили… вещмешок этот…
Стахов аккуратно, будто держа в руках хрупкую статуэтку, повертел проигрыватель, осмотрел его со всех сторон, особенно приглядевшись к железному набалдашнику, примотанному к отсеку, где должны были быть батарейки, и затем так же аккуратно, словно тот вот-вот мог рассыпаться, поставил его на металлический пол фургона.
Откуда-то из глубины его естества, из дна колодца памяти всплывали какие-то пузырьки с застывшими в них размытыми фрагментами. Цветными, но расплывчатыми, словно смотришь на них через рифленое стекло. И лица там были какие-то не настоящие: румяные, загорелые, со странным оттенком кожи, не таким белесым, как у него и у всех людей подземелья, и улыбались они как-то по-другому, и смеялись не так, и звучала там удивительная музыка. Живая, дышащая, заигрывающая.
Музыка…
Впрочем, он видел такую вещь и раньше, еще при той жизни, но пользоваться ею не умел. Когда-то ему отец подарил ему ай-под — он это помнил хорошо, — но тот был совсем не таким, у него не было сверху отсека для дисков, кнопки были другими, не такими большими, и звук регулировался не такой огромной болванкой как в этом аппарате.
Стахов вытащил очередную самокрутку, нервозно потеребил ее пальцами и поднес ко рту. Чиркнул от воротника спичкой. Затянулся.
— А это точно было у него в рюкзаке?
— Да, — кивнул Тюремщик, — рюкзак был недалеко от этого бедняги, когда мы его нашли.
— Толком можешь рассказать, как именно это произошло?
Тюремщик огляделся, будто проверяя, никто ли посторонний их не подслушивает, почесал заросшее щетиной лицо.
— Как, как… Музыка, значит, играла у нас в машине и тут помехи пошли. Я сразу смекнул, что это радиомаяк. Помнишь, лет десять назад у нас такие тоже были? — Стахов кивнул. — Так вот они всегда звук гасили. Бывает, включишь что-нибудь послушать, а оно как заскрипит! Аж в мозгах эхом отдает! Так же и сегодня: едем, значит, возвращаемся по проспекту, и вдруг как завизжит эта хрень! Ну, мы и поняли, что где-то поблизости кто-то пеленгует. Начали искать, и нашли этого, — он кивнул на труп, — у входа в подземку… на почтовой. Бедолага, хотел прорваться в метро, а там же сам знаешь — заслон. Так он в двери колотил, руки вон до костей посбивал, там вся дверь в засохшей крови. А рядом маяк на автопеленг выставлен. Мы, значит, его взяли, а тут это собачье полчище… Еле оттуда ноги унесли. Ну а по пути уже увидели этот рюкзак, поняли, что это его. Пришлось отбивать у собак.
— Понятно, — настороженно продолжая оглядывать аппарат, сказал Стахов. — Как думаешь, сколько он там пролежал, у Почтовой?
— Ну, судя по тому, что он уже высох, думаю, не меньше трех месяцев. Солнце туда не доставало, тенек там, потому и не сгорел. А хотя… черт его знает, как там на них солнце влияет, их вроде и днем видели прогуливающихся. Может, и не берет вовсе?
— М-да. — Стахов озадаченно потер припыленную лысину. — Три месяца провалялся, это срок ничего. Что ж, посмотрим, за какие грехи умер этот дальний странник.
Он поводил над проигрывателем рукой, словно пытался его загипнотизировать, и ткнул на кнопку с изображенным на нем треугольником. В углу загорелась красная лампочка, что-то внутри загудело и белый диск под прозрачной крышкой, закружился. Сначала динамик исторгал из себя только шум помех, какой-то шорох и стрекотание, но потом из него зазвучал голос. Мужской, ровный, спокойный.
Здравствуйте, дорогие братья и сестры из Киевского метрополитена! Мы верим, что вы слушаете эту запись, а это значит, что мы не напрасно надеялись и уповали, возлагая молитвы к Господу, что вы есть и вы живы! Это голос ваших братьев из Харьковского метро и если наш посланник донес его до вас, то это значит, что мы не единственные выжившие и теперь у нас появится Великая Надежда! Да будут пророчеством мои слова!