Копье барона ударило над плечом Дипольда в то самое место, где только что был тарч с грифоном. Был и исчез. Наконечник лишь слегка чиркнул о ребристый подбородник пфальцграфа. И ушел. В сторону. Меж верхним краем тарча и назатыльником шлема.
Противники пронеслись дальше, звякнув друг о друга седельными щитками. Но был еще один звук. Сухой металлический щелчок.
И – сразу после – многоголосый выдох толпы. И летит, кувыркаясь в воздухе, оскаленная медвежья морда. Выброшенная, выплюнутая вверх пружинным механизмом турнирной кирасы. Тем самым механизмом, что безошибочно и неоспоримо указывает проигравшего.
Левая рука медвежьего барона – открытая, постыдно незащищенная, будто девица в нижнем белье, застигнутая пьяным охальником, судорожно цепляется за повод. Нет, пошатнувшийся было Генрих не упал и страшный удар пфальцграфа выдержал. Но победа-то все равно досталась другому!
Уже останавливая разгоряченного коня, Дипольд подумал, что новомодный механический реннен, пожалуй, не так уж и плох. В ином поединке, где пришлось бы биться на вышибание противника из седла, еще неизвестно, смог бы он одолеть медведеподобного фон Швица. А так… а так вон он, лежит в пыли сбитый и треснувший тарч, а понурый Генрих покидает ристалище. И уже трубят герольды, возвещая очередную победу Дипольда Славного.
Хоть и не удалось в этот раз повергнуть рыцаря-защитника наземь, Дипольд был доволен. Настолько, что решил не брать откупа с побежденного. Пусть миннезингеры прославляют не только отвагу гейнского пфальцграфа, но и его великодушие.
Дипольд бросил оруженосцам обломок копья и шлем, объехал, как положено, ристалище по кругу. Склонил голову перед королевой турнира. Раскрасневшаяся Герда-Без-Изъяна смеялась и хлопала в ладоши. Совсем как малое дитя. Миленькая все же дочка растет у нидербургского бургграфа. А отец давно намекает о женитьбе и наследниках. Да, собственно, почему бы и нет?
Впрочем, сначала…
– Ди-польд!
– Слав-ный!
– Гри-фон!
Дипольд окинул ликующую толпу благосклонным взглядом. Помахал рукой многоголосой и многоликой публике. Мысли о женитьбе – прочь. Все – потом. Сначала же – сейчас, прямо сейчас и прямо здесь – насладиться другим. Славой победителя. В полной мере.
Это – правильно.
Это – справедливо.
Но…
Вдруг…
«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»
Оглушительный хриплый рев. И – «у-у-у!» – долгое, протяжное, зловещее какое-то эхо плывет над ристалищем и окрестностями Нидербурга. Словно ожил, словно сошел со сбитого реннтарча и подал голос обиженный геральдический медведь Генриха фон Швица.
Проклятье! Дипольд скрипнул зубами. Ему помешали. Испортили блистательную торжественность момента.
Кто?!
Почему?!
Как посмели?!
В этот раз точно трубили не герольды. Это не бодро, весело и звонко играла начищенная медь. Это был иной звук – звук боевого рога. Гулкий, тяжелый звук.
«Хр-р-р-у-у-ухр-р-р-у-у-у!»
Любопытствующие оборачивались, тянули шеи.
«У-у-у!»
Видели.
Узнавали.
Ужасались.
– Чернокнижник! Маркграф-колдун! Змеиный граф! – взволновалась толпа простолюдинов.
– Альфред! Альфред Оберландский! – сдержанно зашептались на крытых трибунах.
На ристалище больше никто не смотрел. И знать, и чернь смотрели за пределы ристалища. На старую заросшую, давно неезженную дорогу, уходившую к хребтам и перевалам Верхней Марки. На синий штандарт с серебряной змеей, поднявшейся на кончике хвоста. На тот самый герб, которого не хватало в геральдическом ряду нидербургского турнира.
Рудольф Нидербургский хмурился. Бургграф тоже не отводил глаз от старой дороги. И от приближающихся гостей. Незваных, нежданных, не радующих своим визитом.
А маркграф ехал открыто и совершенно безбоязненно. Слишком уж открыто и слишком смело он ехал. По нидербургским землям, как по собственным. Еще издали предупреждая о своем появлении ревом боевого рога. Несвойственное, вообще-то, Альфреду Чернокнижнику безрассудство!
Альфред Оберландский следовал в сопровождении небольшого – какая-то сотня всадников – отряда вооруженной свиты. И с обозом в виде одной-единственной высокобортной повозки, крытой тяжелой не то просмоленной, не то промасленной рогожей. Правда, повозка эта была… Повозище, в общем, а не повозка! Огромная, трехосная, шестиколесная, сбитая из толстых крепких досок, укрепленная металлическими полосами и опутанная прочными цепями.
Странную телегу тянула шестиконная упряжка массивных толстоногих и густогривых тяжеловозов. Лошадьми управлял невысокий щуплый возница в темном запыленном балахоне и большом капюшоне с прорезями для глаз, наброшенном на голову так, что и лица не видать. Похож на палача, но кто его знает!
Высокие колеса с железными ободами крутились нехотя, с натугой, со скрипом. Повозка была чем-то основательно нагружена. Чем? Что спрятано там, под грубой грязной тканью? Бомбарда? Стенобитная машина? При любых других обстоятельствах у Рудольфа и сомнения в том не возникло бы. Но один воз и отряд в сотню человек…
Маловато вообще-то, чтобы штурмовать Нидербургские стены или устраивать осаду. Даже чтобы с ходу пробиться мимо ристалищного поля к открытым воротам – недостаточно. Или главные силы и основной обоз маркграфа на подходе? Или уже укрылись где-то поблизости? Да нет же! Равнина просматривается великолепно, спрятаться на подступах к городу негде. Вот разве что магия… Какое-нибудь заклинание, оберегающее оберландское войско от чужих взоров. Говорят же… Чернокнижник… И Лебиус Прагсбургский этот, скрывшийся в Верхних Землях… По слухам – весьма могущественный магиер.
Но вряд ли существует магия, способная при свете дня, без призванных колдовством тумана и мрака, укрыть целую армию. А если бы и существовала, почему ею не воспользовался Альфред? Почему сам змеиный граф едет вот так – впереди, неосторожно, не таясь, с жалкой горсткой всадников? Подставляясь.
Нет, магия – вряд ли. Да и что ею укрывать-то? Было бы у властителя Верхней Марки достаточно сил – давно бы, небось, стер Нидербург с лица земли. А коли до сих пор не покушался Чернокнижник на главную крепость бургграфства – значит, не хватает силенок-то. Не было их раньше, и нынче взяться неоткуда. Захватить Нидербург – это не пограничные горные перевалы защищать, на что пока лишь и годилась невеликая маркграфская дружина. Так что – руки коротки. Так что тут что-то другое…
Что?
Что?!
Рог замолк. Улеглось эхо. Стих гомон в толпе. Напряженная тишина повисла над ристалищем. На затишье перед бурей похожая. В воздухе не ощущалось ни дуновения. Поникли и обвисли ристалищные стяги. Лошади и те не всхрапывали, не ржали навстречу оберландской коннице.