Но люди все-таки гибли. Но ряды – редели.
И все настойчивее лезли в голову мысли: что дальше? Что будет потом, когда защитников Закатной Сторожи станет меньше, чем потребно для обороны внешних стен крепости? Отойти во внутреннюю цитадель? Хорошо, а потом? Запереться в донжоне? А после? Когда уже не хватит сил защищать главную башню замка? Куда уходить тогда? Где запираться? Откуда продолжать бой?
Наверное, такие мысли мучили не одного Всеволода. По неизменно хмурым лицам своих и чужих ратников видно…
По первоначалу – в затишьях перед жестокими ночными боями, в кратких перерывах между тяжкими дневными трудами – Раду, бывало, еще вытаскивал цимбалу и пел свои песни – печальные, тоскливые, грустные. Веселых песен в Серебряных Вратах Всеволод от молодого угра так ни разу и не услышал. А ведь до чего хотелось! Но певец пел не то, что хотелось. То, что было вокруг, пел. Что было на душе. А на душе было скверно. И потому песни не будоражили кровь. Надрывные песни юного шекелиса лишь вышибали слезу. Не из глаз даже – из самого сердца. Кровавую слезу.
Возможно, поэтому вскоре песни и вовсе перестали звучать. То ли сам так решил Раду, то ли подсказал кто, но увязанная в большую дорожную суму цимбала куда-то исчезла. Да только без песен – хотя бы таких унылых и безрадостных – стало совсем невмоготу. Будто пал уже обреченный замок. Будто вымерли все его защитники, а те что бродят еще днем и машут мечами ночью – не люди уже, а трупы живые. Лишь по ошибке живые. Ненадолго живые…
Тевтонский старец-воевода Бернгард доходчиво объяснил Всеволоду, что Ночной Рыцарь, он же Черный Князь, он же Черный Господарь, он же Шоломанар, Балавр и Эрлик-хан не перейдет границу обиталищ, покуда в окрестностях Мертвого озера есть кому сопротивляться темному воинству. Но тот же мастер Бернгард сказал, что подмоги Закатной Стороже ждать больше неоткуда.
А озеро, скрывающее под толщей воды Проклятый проход, каждую ночь извергает все новые и новые отряды – сотни, тысячи упырей, жаждущих крови. И конца-краю тому не видать. А оборонять бесконечно нельзя никакую крепость.
Даже эту, кажущуюся такой неприступной. Увы – только кажущуюся. Да и припасы гарнизона ведь не безграничны. Даже если удастся еще месяц-другой успешно отбивать атаки темных тварей, чем защитники будут питаться, когда подчистят все кладовые, когда съедят собственных коней? Упырятиной, которую не способны есть даже вечно голодные волкодлаки?
С каждым вяло, сонно прожитым днем, с каждой пролетевшей в боевом угаре ночью Всеволод все отчетливее осознавал то, что, по большому счету, понял сразу, с самого начала: нет никакого выхода, нет надежды.
Да, он понял это давно. Но – умозрительно, отстраненно как-то понял. Тогда он был еще свеж и полон боевой злости. Тогда ему достаточно было битвы с нечистью ради самой битвы. Теперь же Всеволод просто выполнял однообразный ратный труд – выполнял механически, бездумно. И теперь он начинал уставать от работы, конечного результата которой не будет. Никогда.
Потребовалось время, чтобы как следует прочувствовать, прожить понятое. И уяснить по-настоящему. А время шло. И горькая правда становилась все горше. И неумолимо заполнявшая душу безысходность угнетала все сильнее.
Они всего лишь оттягивали роковой миг неизбежного, неотвратимого. А есть ли в том смысл?
Наверное, есть. Как и в любой отсрочке. Лишний день жизни целого обиталища – это немало. А когда дни складываются в недели, в месяцы…
И все же от подобных размышлений всесокрушающей волной накатывала давящая, щемящая грусть. И отчаяние, и особая исступленная ярость, знакомая только обреченным. А еще – жажда битвы и смерти. Забытья в битве и в смерти. Хоть в чужой смерти, а хоть бы и в своей. Все равно уж потому что. Бесполезно все потому как.
Всеволод понимал: так – неправильно. Но до чего трудно было противиться такому. Особенно грусти-печали, от которой хоть волком вой. Без разницы – на луну ли, на солнце. Вой-й-й!
А тут еще исподволь свербила другая мыслишка. Вопрос, так и оставшийся без ответа. Неразгаданная загадка. Кем был все-таки тот неведомый рыцарь с раствором адского камня в перчатке? Зачем приходил к Эржебетт? Ищет ли он новой встречи? Найдет ли? И не понять – причастен ли к этой тайне тевтонский магистр? Или все же – нет? Поначалу отсутствие ответов раздражало и подстегивало хоть к каким-то действиям, хоть к какому-то поиску злоумышленника, но со временем копившееся глухое раздражение перегорало, а безрезультатность метаний лишь добавляла уныния в душу.
Чтобы выбраться из вязкой, обволакивающей, отупляющей и опасной трясины безысходности, следовало что-то менять. Как-то менять. И менять поскорее. А для этого нужно было взглянуть на происходящее особым незамутненным взором. Требовался толчок, способный повернуть опостылевшие мысли в ином направлении и заставить наконец думать иначе.
Всеволод знал, где искать прояснение. По крайней мере, думал, что знал. Все чаще и чаще он вглядывался туда, где крылся корень всех бед. В каменистые пустоши безжизненного плато, раскинувшегося за горловиной ущелья. В далекое Мертвое озеро, что скрывало путь в проклятую Шоломонарию. С ненавистью, с вскипающей злостью вглядывался. Но и с подспудной надеждой – тоже.
И днем вглядывался, когда озерные воды холодно поблескивали отраженными солнечными лучами. И ночью, когда над далеким безжизненным плато клубился зловещий зеленоватый туман.
Вглядывался, размышлял…
Иногда в замке случались дневные вылазки. Редкие. Малые. Скоротечные. С Бернгардом за стены выезжал небольшой – в три-четыре десятка оторванных от дневных работ конных рыцарей и кнехтов – отряд.
Тевтоны недолго рыскали по ближайшим окрестностям в поисках укрывшейся от солнца нечисти и довольно скоро возвращались. Но в Стороже все чаще поговаривали о настоящей – большой – вылазке. О дальней экспедиции, в которой примет участие большая часть гарнизона и которая, как водится, продлиться с раннего утра до позднего вечера.
Всеволод твердо решил принять в участие в этом рейде. С одной-единственной целью – добраться до Мертвого озера. Осмотреть озеро вблизи. Заглянуть в черные глубины. Разглядеть, если удастся, сокрытый в холодных водах Проклятый проход. Поразмыслить над увиденным.
Понять.
Разобраться.
Попытаться хотя бы…
И, быть может, придумать.
Хоть что-то.
Если повезет.
А потом мысли об озере ушли. Потом пришла беда. Едва не погибла Эржебетт. Не от упыринных когтей и клыков. От тевтонской стрелы.
Тот натиск темных тварей был яростный и жестокий. Тогда упыри почти прорвались…
Под ядрами пороков, под серебряным дождем стрел и огненным ливнем зажигательных и взрывчатых снарядов упыри добрались до внешних укреплений, преодолели осиновый тын, перевалили через ров, влезли на вал, вскарабкались на стену, усеянную серебрёными шипами… Перехлестнуть через заборало на замковый двор им, правда, не удалось. Но бой был жаркий.