В этом был весь отец: он мог признать ошибки, попросить прощения, но предложить помощь, подставить плечо — никогда. Утешая его, она похлопала отца по спине — широкой мощной спине все еще полного сил здорового мужчины и в который раз подумала: неужели это так много — мечтать, чтобы сил этих хватило отцу для того, чтобы самому заботиться о себе?..
— Лесли, как ты?
Тоненький, дрожащий от слез голосок Миранды прервал ее размышления, и Лесли, кивнув, отошла от отца. Здесь был еще один человек, который нуждался в утешении и поддержке. Человек слишком маленький, чтобы в одиночку справиться с обрушившимися на него несчастьями.
Подойдя к девочке, она ободряюще улыбнулась.
— Я в порядке. А ты как?
— Я хочу увидеть Даниэля.
Нахмурившись, Миранда часто заморгала, видимо пытаясь прогнать слезы. Волосы ее были заплетены сзади в косичку — не самая подходящая прическа для ее худенького веснушчатого личика; черное, не по размеру большое траурное платье подчеркивало тоненькую, по-детски хрупкую фигурку. Лесли с грустью подумала, что сейчас Миранда как никогда похожа на маленькую беззащитную сиротку, которой она, по сути дела, и была.
— Ты обещала отвезти меня сегодня к нему. Мы можем поехать прямо сейчас?
— Подожди немного. Давай сначала вернемся домой и чего-нибудь поедим, а уже потом отправимся в больницу.
Девочка благодарно взяла ее за руку, и Лесли почувствовала, как у нее самой сладко сжалось сердце при мысли, что скоро она увидит Даниэля. На мгновение она устыдилась: это было нехорошо — в день похорон жениха так трепетать в ожидании встречи с его братом. Но поделать с собой ничего не могла.
Быть может, он все вспомнил? Может, он ждет этой встречи с таким же нетерпением, как и она? Вместе у них хватит сил, чтобы пережить то, что случилось, и сделать прошлое прошлым.
Сладкие мечты? Нет. Самая обыкновенная, древняя, как мир, надежда. И она не перестанет надеяться, пока жива.
Когда очередная струйка мясного бульона побежала по подбородку и дальше, под пижаму, на грудь, Даниэль наконец дал волю чувствам, которые копились в нем все утро.
Издав низкий гортанный звук, подобный рычанию загнанного в угол льва, он швырнул ложку на поднос и, не переставая бормотать проклятия, попытался вытереть потеки жидкости тыльной стороной ладони. Бульон и желе! Неужели они не могут дать ему что-нибудь, что не капает и не сваливается с вилки при малейшем движении?
— Я же предлагала покормить вас, мистер Винтер!
Черт возьми! Сестра, оказывается, не ушла.
— Я не младенец! — рявкнул он. — Если бы мне дали нормальную еду, я бы справился сам!
— Если бы вам дали нормальную еду, вас, скорее всего, стошнило бы. Давайте-ка, лучше я помогу вам доесть бульон.
Голос звучал подозрительно кротко, как будто сестра улыбалась, и Даниэль повернул к ней голову, на долю секунды позабыв о своих перебинтованных, бесполезных сейчас глазах, окончательно рассвирепел и, не отвечая, откинулся на подушку.
— Вы сегодня не в настроении, насколько я понимаю?
Когда она без предупреждения прикоснулась к его руке, он с трудом подавил желание ее отдернуть.
— А все потому, что вы отказываетесь принимать лекарства. — Теперь голос сестры звучал отрешенно — она взялась считать его пульс. — Может, вы все-таки выпьете их?
Даниэль отрицательно покачал головой. Начиная с сегодняшнего дня, как бы ни ныло его тело, с лекарствами покончено. Ему было о чем подумать, а для этого необходима ясная голова. Пребывая в тягучем полузабытьи, вызванном болеутоляющими препаратами, думать он был не в состоянии. К тому же Даниэль был уверен, что справится с болью и без лекарств. Боль, во всяком случае, была свидетельством того, что он жив, хотя вот уже много дней он не видел даже собственных рук.
— В гробу я видал ваши проклятые лекарства!
Судя по всему, сестра унесла поднос — запах бульона исчез. Затем неожиданно — черт бы побрал эти бесшумно ступающие каучуковые подошвы, необходимый атрибут сестринской формы в больнице! — она опять возникла рядом и закатала ему рукав, чтобы измерить давление.
— Да, вы это мне уже говорили, — усмехнулась она, накачивая воздух до тех пор, пока манжет плотнее не сжал его руку. — Ну и лексикончик у вас, мистер Винтер. Я начинаю все чаще вспоминать о тех чудесных деньках, когда вы спокойно, как младенец, — она фыркнула, — лежали здесь в коме.
Даниэль вымученно улыбнулся:
— Очень жаль, что меня нельзя опять вернуть в то блаженное состояние, не так ли?
— Почему же. — Она открыла вентиль, и воздух со свистом начал выходить. — Есть такой способ. Маленькая хирургическая операция на лобных долях мозга.
Даниэль расхохотался. Смех принес с собой боль, в перебинтованных глазах закружились слепящие сгустки пламени, но настроение все равно улучшилось. Потому, наверное, что смеяться над трудностями всегда было в его характере. Смеяться — что бы ни случилось. Смеяться весело. Смеяться зло. Смеяться сквозь боль.
— Вот теперь вы больше похожи на себя, — как будто отвечая его мыслям, сказала сестра, дружески сжала его руку и, звеня подносом с остатками обеда, вышла из комнаты.
Больше похож на себя! Смеяться тут же расхотелось. Станет ли он когда-нибудь вновь самим собой? Когда он выйдет из этой чертовой больницы, вернуться к прежнему образу жизни едва ли удастся.
Прежде всего — глаза. Доктор Флетчер предупредил, что зрение, возможно, спасти не удастся. Слепота! При одной мысли об этом со дня души поднимался панический ужас. Даниэль поднес руки к повязкам на глазах, тщетно пытаясь рассмотреть хоть бы что-то сквозь бинты. Ничего, кроме темноты. Израненное тело тут же отзывалось болью, и он, опустив руки, некоторое время лежал, стараясь расслабить судорожно напрягшиеся мышцы. Это помогло, боль постепенно ушла.
Да, теперь все будет по-другому, но он справится, какими бы крутыми ни оказались эти изменения. Симон погиб. Это значит, что настал конец его прежней беззаботной жизни археолога-любителя, колесящего по всему миру в поисках сокровищ древних цивилизаций. Отныне придется взвалить на себя обязанности президента компании со всеми пятью сотнями ее служащих, заботы по содержанию поместья, воспитанию Миранды — одним словом, все то, что он унаследовал со смертью брата.
А Лесли?
Превозмогая боль, он плотно сжал веки, пытаясь отогнать эту идиотскую мысль. Как можно унаследовать невесту! Да он и не хотел бы унаследовать Лесли, даже если бы был вправе это сделать. Он очень хорошо знал, какой невестой она была.
За тот месяц, что Даниэль провел дома, он многое успел заметить. Слишком многое. Он почти физически ощущал, каким ледяным холодом веяло от Лесли, когда Симон прикасался к ней. Пару раз, выходя из душа, который был расположен рядом с ее спальней, он становился невольным свидетелем того, как Симон, стоя под дверью, просил его впустить.