Да что там Островский! Даже совсем бросовые исполнители понравились: и Надежда Кутузова, и пришедший в кино из бодибилдинга Саша Рябов, и особенно Лика. Конечно, замазывание тоном бородавки не в силах было сделать ее длинную физиономию хорошенькой. Зато у Лики обнаружилась бешеная энергия и то полное отсутствие скованности и фальши в лице, голосе и движениях, которое на актерском языке именуется органикой. Так, Лика очень убедительно — до икоты, до насморка — рыдала прямо в камеру. В ту же камеру она могла пристально глядеть хоть четверть часа подряд, и зрителю все время казалось, что она думает. Без всякого стеснения Лика набрасывалась на партнеров, изображая то нежность, то страсть, то секс по принуждению. Даже от постельных сцен не отказывалась. Так как «Единственная моя» шла по Нетскому телевидению в самый прайм-тайм, откровенные сцены снимались корректно — перед широким зрителем влюбленные представали либо еще не снявшими трусов и маек, либо уже глубоко под одеялом. Как вариант применялись огромные банные полотенца. В самых лирических эпизодах сериала Лика показывалась и без полотенец, но только сзади.
Живая игра, ребрышки на спине и вызывающе трогательные юные ягодицы подарили ей первую славу. Ее стали узнавать на улицах. В часы, когда очередная серия появлялась на экране, все нетские деды-пенсионеры спешно покидали дачные грядки и скамейки у подъездов — они надеялись, что сегодня Лика снова на глазах у них будет принимать душ. Женщин больше трогали сцены в больницах. Там Лика под капельницей, с трубочкой в ноздре, в очередной раз прощалась с любимым, и совершенно живая слеза росла и наливалась под ее веком, чтоб, окончательно созрев на реснице, медленно сползти по щеке.
Поскольку у Лики, кроме нужного папы, обнаружился еще и талант, то для сотрудничества с Федором Карасевичем больше никаких препятствий не оставалось. Режиссер сменил гнев на милость. Он понемногу привык к Ликиной бородавке и зубастой улыбке. Роман у них начался сам собой. Неизвестно, какие на самом деле чувства испытывал к Лике Карасевич. Может, давно не умел ничего чувствовать этот бывалый и непредсказуемый творец. Зато Лика влюбилась в него со всем юным, восемнадцатилетним жаром.
Замдиректора завода металлоизделий Александр Леонидович Горохов не был в восторге от увлечения дочери. Как человек далекий от искусства, он видел в этой истории не романтическую бурю, а просто ничего хорошего не сулящую связь глупой девчонки и довольно потрепанного мужика. Карасевич действительно был женат, ненадежен и странен. Александр Леонидович даже жалел иногда, что пустил телевизионщиков на завод. Но дочку он обожал, а Лика так мечтала сниматься! Она всегда была неукротима и буйна в своих порывах, и разумный отец решил: уж лучше пусть будет этот чертов сериал и даже спаньё с Карасевичем, чем обычные кошмары для современных родителей: наркотики, секс с кем попало и в апогее — СПИД.
Иногда Александр Леонидович все-таки срывался. Если он бывал сильно не в духе, то грозился выгнать съемочную группу из сборочного цеха. Шантаж действовал безотказно.
Так вышло и накануне. Александру Леонидовичу удалось увезти Лику домой, тогда как творческая группа сериала прямо на рабочем месте затеяла вечеринку. Повод для веселья был самый уважительный: закончились съемки нового блока «Единственной». После этого полагался отдых длиною в целых четыре дня. Грех не расслабиться!
Александр Леонидович сунулся в сборочный цех, когда веселье было в полном разгаре. У него самого настроение было не из лучших, потому увиденное не понравилось ему. Все телевизионщики в тот день страшно устали и быстро захмелели. Девушки хохотали. Народный артист Островский громовым баритоном читал длинный монолог какого-то из шекспировских Генрихов. Читая, он то и дело плевал в сторону, на пол, и постепенно расстегивал крючки фрачных брюк, мешавших свободе его голоса (по сценарию магнат-француз светскую жизнь вел во фраке, и в тот вечер Островский почему-то не переоделся в свое, цивильное). Тут же сидел лирический герой Саша Рябов, бывший рекрут бодибилдинга. Он показывал всем ритмичное напряжение и расслабление своих громадных грудных мышц. В ответ Надя Кутузова обещала танец живота.
На всех этих диких людей замдиректора Горохову было наплевать. Он видел только свою девочку. Еще вчера, то есть год назад, Лика была совершенным ребенком. В семье даже побаивались, не отстает ли она в умственном развитии. Например, Лика часами одевала, раздевала и расчесывала куклу Барби. Она все была готова отдать за мороженое, а ведь у нее стойкая аллергия на молоко, шоколад, цитрусы, ванилин и розовую кулинарную краску. Она ежедневно стаскивала в дом шелудивых котят со всей округи, мыла их, кормила и развозила по знакомым. Она спала, прижав к себе огромного плюшевого крокодила. И вот теперь эта девочка сидела за столом в обнимку с неприятным, несвежим Карасевичем и вся светилась счастьем.
Карасевич был уже почти пьян. Он, размахивая длинной рукой, говорил что-то невнятное и пытался заглушить рык Островского. Лика без конца целовала его в темную небритую шею. Самое противное было то, что жена Карасевича сидела рядом и бесстрастно пожевывала лимонный кружочек.
Замдиректора пробрался к дочери. У него болела голова от заводских проблем и перед глазами мелькали гипертонические мухи. С Ликой ему пришлось говорить на ухо — шум стоял страшный. Все звуки перекрывал баритон Островского, хотя народный артист даже не напрягался и не повышал голоса.
Не слыша себя, Александр Леонидович покричал в Ликино ухо несколько раз. Он напомнил, что у бабушки сегодня именины, что у матери второй день запредельное давление, как и у него самого, что он совсем измучен и пора ехать домой. Лика в ответ только гневно помотала головой. От нее пахло вином и кофе. Тогда Александр Леонидович напомнил, что в его власти вышибить телебратию из сборочного цеха, и сейчас он, как никогда, готов это сделать! Может быть, прямо сию минуту и вышибет! Насовсем!
Лика сразу поникла. Карасевич, освободившись от нее, смог наконец встать. Он зачем-то побрел к выходу, забирая немного влево, руля рукой и вторя Шекспиру.
— Лилечка, едем, — угрожающе сказал Александр Леонидович. — Или завтра же их здесь не будет…
Лика с видом жертвы встала из-за стола. Ехать она согласилась, но предварительно повисла на своем режиссере, с размаху по-голливудски заклещив его тонкими ногами. Отец Горохов нетерпеливо ждал, когда прощание закончится, и старался при этом не глядеть на жену Карасевича. Карасевич уже плохо понимал, кто на нем висит и целует его. Он удивленно косился на фрак Островского.
Дома Лика ни с кем разговаривать не стала. Она томилась. Она не легла спать и все названивала и названивала Феде. Но тот был недоступен, как поминутно сообщал на двух языках холодный искусственный голос. Тогда Лика решилась потревожить по телефону жену Карасевича, Катерину.
Катерина оказалась дома. Ее голос был совсем не сонный и даже слегка запыхавшийся. Катерина сообщила, что Феди дома нет. Нынче он напился до бесчувствия и остался спать в павильоне номер 1, то есть в бывшем сборочном цехе (павильона номер 2 не существовало, однако единственный имевшийся по киношной традиции получил номер). От греха Федю заперли снаружи. Она, Лика, в любой момент может его навестить и даже совсем забрать. Если хочет. Вообще-то до полудня Федя будет бесчувствен, как бревно. Потом он похмелится (водки в павильоне осталось порядочно, если только Маринка, администраторша, не уволокла все домой) и после этого вполне станет готов к творческой работе. К любви вряд ли. Так что, детка, лучше бай-бай до следующего вечера. Пока!