Бороться с действительностью приходилось не Хэмишу, а Ратлиджу. Фиону вполне могли признать виновной в убийстве и повесить. В тюремной камере Ратлиджу пришлось беседовать с усталой, измученной женщиной, у которой под глазами залегли темные тени. Не Хэмиш, а Ратлидж боролся с собственными страхами и нерешительностью. Пока он сам не знал, как отнестись к предъявленным ему доказательствам. Казалось, что дело сшито очень прочно. И в своем отношении к нему он тоже сомневался.
Он так давно привык смотреть на Фиону глазами Хэмиша, что до сих пор она казалась ему чем-то вроде дрезденских фарфоровых статуэток, которые стояли у Франс на полочке, — изящной пастушкой, застывшей во времени и пространстве, оплакивающей своего убитого на войне возлюбленного. На ее жизнь упала тень после того, что он, Ратлидж, вынужден был сделать на поле боя. Ратлидж все время мучился сознанием своей вины. Даже в недавнем лондонском сне Фиона была связана со смертью Хэмиша, а не существовала сама по себе.
Неожиданно он понял, что видит Фиону сквозь призму воспоминаний Хэмиша…
Теперь он мог составить собственное впечатление о ней.
Фиона — не фарфоровая кукла, она женщина из плоти и крови, своеобразная, привлекательная. Неизвестно, виновна она или нет, но она демонстрирует поразительную силу. До сих пор Фиона в одиночку противостоит представителям закона. Она по-прежнему оплакивает Хэмиша и всю свою нерастраченную любовь изливает на ребенка… Откуда у нее такая стойкость? От сознания своей невиновности… или, наоборот, вины? Ратлидж признался себе в том, что хочет защитить Фиону. Он лишь не разобрался, стремится он заступаться за нее ради нее самой или ради Хэмиша. Как бы там ни было, Иен Ратлидж не собирался жалеть сил.
Голова у него шла кругом. Он был в замешательстве, которое усугубляли горечь и одиночество. Вот почему, решил Ратлидж, он сейчас не способен рассуждать хладнокровно и объективно, а ведь надеялся, что будет вести следствие по любому делу, порученное ему, наилучшим образом.
Хэмиш, будь он проклят, прав…
«А где была твоя объективность в Корнуолле… или Дорсете? — язвительно поинтересовался Хэмиш. — Где тогда была твоя ясность ума? Там тоже были женщины, которые растрогали тебя. С чего ты взял, что сейчас судят Фиону, а не тебя самого?»
Ратлидж не нашел что ответить.
Приехав в Винчестер, Ратлидж наскоро принял ванну и переоделся, а затем сразу же отправился к Атвудам.
Они жили в небольшом поместье, их дом из камня медового цвета был построен в начале восемнадцатого века. Архитектор возвел дом на холме, откуда открывались живописные виды. С севера поместье отгораживала от окружающего мира старинная роща, она же защищала обитателей от холодных ветров. По берегам ручья, протекавшего по владениям Атвудов, рос шиповник, на кустах уже появились ягоды. На пруду с царственным видом плавала пара лебедей. Видимо, пруд выкопали для гребной шлюпки, сейчас привязанной к столбику. Пруд заполнялся водой из ручья, он невольно притягивал взгляд. В зеркальной глади воды отражалось небо, оно шло едва заметной рябью, когда лебеди проплывали над своими отражениями.
Дорожка привела его к георгианскому фасаду, облицованному тесаным камнем. Полюбовавшись красивыми фронтонами, Ратлидж вышел из машины, кивнул садовнику, который толкал тачку, наполненную лопатами, кирками и ножницами, и подошел к двери. Медный молоток — похоже, раньше на его месте был более старый, железный, но хозяева изготовили современную копию — звонко ударил по подставке.
Спустя положенное время дверь открыл пожилой дворецкий.
Ратлидж представился и попросил разрешения побеседовать с миссис Атвуд.
Окинув наметанным взглядом его накрахмаленный воротник и костюм, дворецкий ответил:
— Сейчас узнаю, дома ли миссис Атвуд.
Он впустил Ратлиджа в холл, где тому пришлось прождать почти семь минут. Свет проникал сюда из высоких и узких окон, в его лучах мерцали стены, затянутые синим шелком. Французские кресла, удачно оттенявшие мраморную каминную полку, явно поставили сюда для красоты, а не для того, чтобы сидеть в них и беседовать. Ковра на полу не было, при ближайшем рассмотрении оказалось, что шелк на стенах и на креслах вытерт. Зато над каминной полкой висела красивая картина с видом, которым Ратлидж любовался только что, подъезжая к дому. Картина была написана довольно давно, когда деревья еще не выросли, на гладких лужайках паслись овцы, время еще не оставило на доме своих следов. Но мирная, безмятежная атмосфера сохранилась.
Вернувшись, дворецкий проводил его в гостиную, обстановка в которой также свидетельствовала о почтенном возрасте. Вытертая ситцевая обивка, выцветший ковер, на котором, посапывая, спал пожилой спаниель, и общая атмосфера уютной, благородной бедности свидетельствовали о том, что дом много пережил во время войны и еще не восстановил былого благополучия. Окна, выходившие на пруд и ручей, служили словно рамкой к картине и впускали в комнату яркий полуденный свет. Здесь было мирно и покойно.
Миссис Атвуд стояла у незажженного камина. Она показалась Ратлиджу невыразительной во многих отношениях. Стройная, невысокая, светловолосая, белокожая. Даже ее зеленое платье казалось каким-то выцветшим. Как будто долгие годы безупречного воспитания и поведения смыли с нее все яркие краски.
Впрочем, Ратлидж очень быстро понял, что ее характер невыразительным не назовешь. За ее врожденным изяществом угадывалась сталь.
— Я уже беседовала с сержантом… Гибсоном, кажется, — начала хозяйка. — Больше мне нечего сообщить полиции.
— Понимаю, — ответил Ратлидж. — Сержант Гибсон приезжал к вам по долгу службы. Я же приехал как посланец леди Мод Грей.
Миссис Атвуд удивленно посмотрела на него светло-голубыми, точь-в-точь как цветы дельфиниумы, глазами. Радужки почти сливались с белками.
— Я уже несколько лет не имею никаких известий от леди Мод. — Она говорила ровно, не выдавая своих чувств.
«Не любит она твою леди Мод…» — тихо заметил Хэмиш, до тех пор молчавший в подсознании Ратлиджа.
Ратлидж решил запомнить мнение Хэмиша, вслух же ответил:
— Что неудивительно. Леди Мод поссорилась с дочерью. Не знаю, огорчает ее размолвка или нет, но недавно она узнала новость, которая ее расстроила. Вполне возможно, что Элинор Грей умерла. Как и где она умерла, мы не знаем. И я как могу стараюсь это выяснить.
На длинном лице проступило удивление.
— Умерла?! Но ваш сержант…
— Ничего вам не сообщил. Совершенно верно. Он выполнял мои распоряжения.
Он нарочно тянул время, давая ей свыкнуться со своим сухим ответом.
— Не понимаю, чем я могу вам помочь. Мы с Элинор не виделись с середины войны. Я думала… мы с Хамфри были совершенно уверены, что она уехала в Америку, когда поняла, что здесь ей не удастся выучиться на врача. Это так на нее похоже!
— Зачем ей ехать в Америку? Может быть, у нее там друзья… кто-то, способный замолвить за нее словечко?